Чтобы сделать сказанное более понятным, мы можем следующим образом объяснить конкретное место, занимаемое искусством во всей области природной и духовной жизни.

Обозревая все содержание нашего человеческого существования, мы уже в нашем обыденном сознании находим величайшее многообразие интересов и их удовлетворения. Мы находим обширную систему физических потребностей, на удовлетворение которых работают большая и разветвленная сеть промышленных предприятий, торговля, судоходство и технические искусства. Выше этой системы потребностей мы находим мир права, законов, жизнь в семье, обособление сословий, всю многообъемлющую область государства; затем идет религиозная потребность, которую мы встречаем в каждой душе и которая получает свое удовлетворение в церковной жизни. Наконец, мы находим бесконечно специализированную и сложную деятельность, совершающуюся в науке, совокупность знаний и познаний, охватывающую все существующее. В пределах, образуемых всеми этими кругами деятельности, перед нами выступает также и художественная деятельность людей, интерес к красоте и духовное удовлетворение, доставляемое ее образами.

Возникает вопрос о внутренней необходимости такой потребности в связи с остальными областями жизни и мира. Сначала мы только находим, что эти сферы существуют. Но согласно требованию науки мы должны вникнуть в их существенную внутреннюю связь и взаимную необходимость. Ибо они не связаны друг с другом только пользой, а дополняют друг друга, поскольку в одном круге заключены более высокие виды деятельности, чем в другом. Поэтому подчиненный низший круг стремится выйти за свои пределы и, получив более глубокое удовлетворение своих далеко идущих интересов, достигает того, что в прежней области не может найти себе разрешения. Лишь это создает необходимость внутренней связи.

Вспомним то, что мы уже твердо установили относительно понятия прекрасного и искусства. Мы нашли в этом понятии нечто двойственное: во-первых, содержание, цель, значение и, во-вторых, выражение, явление и реальность этого содержания; в-третьих, обе эти ютороны так проникнуты друг другом, что внешнее, особенное выступает исключительно как воплощение внутреннего. В художественном произведении нет ничего такого, что не имело бы существенного отношения к содержанию и не выражало бы его. То, что мы назвали содержанием, значением, есть нечто простое внутри себя, сам предмет, сведенный к своим простейшим, хотя и всеохватывающим определениям, в отличие от выполнения. Так, например, можно указать содержание книги в нескольких словах или предложениях, и в книге не должно встречаться ничего другого, кроме того, что мы в общих чертах уже указали в изложении ее содержания. Эта тема, образующая основу выполнения, есть нечто абстрактное, и лишь выполнение представляет собой нечто конкретное.

Но указанные обе стороны этой противоположности не остаются равнодушными и внешними друг другу, подобно тому, например, как для математической фигуры, для треугольника, эллипса, как представляющих собой простое внутри себя содержание, совершенно безразлично, какой величины, какого цвета и т. д. они будут в их внешнем проявлении. Абстрактное значение в качестве голого содержания обладает в самом себе определением, заставляющим его достигнуть выполнения и тем самым сделать себя конкретным. Вследствие этого здесь, по существу, получается некое долженствование. Сколь значительным бы ни было содержание, взятое само по себе, мы все же не удовлетворяемся этой абстрактной формой и требуем дальнейшего. Сначала это только неудовлетворенная потребность: субъект чувствует, что ему чего-то недостает, и стремится устранить потребность и достигнуть удовлетворения. В этом смысле мы можем сказать, что содержание сначала субъективно представляет собой нечто лишь внутреннее, которому противостоит объективное, так что возникает требование объективировать это субъективное.

Такая противоположность между субъективным и противостоящей ему объективностью, как и необходимость устранить эту противоположность, является всеобщим определением, проходящим через все явления жизни. Уже наша физическая жизнь и в еще большей мере мир наших духовных целей и интересов покоится на требовании, чтобы мы объективно воплотили то, что сначала существует лишь субъективно и внутренне, и чтобы лишь в этом полном существовании мы нашли свое удовлетворение. Так как содержание интересов и целей сначала существует лишь в односторонней форме субъективного, а односторонность есть ограничивающий предел, то этот недостаток обнаруживается как некое беспокойство, как боль, как нечто отрицательное, которое в качестве отрицательного должно снять себя и тем самым устранить ощущаемый недостаток, преступить знаемый, мыслимый субъектом предел. Этот недостаток следует понимать не в том смысле, что субъективному недостает лишь другой стороны, объективного, а нужно понимать в более определенной связи, таким образом, что этот недостаток существует в самом субъективном для него самого, что в нем самом присутствует это отрицание, которое оно стремится снова подвергнуть отрицанию.

В самом себе, согласно своему понятию, субъект есть целостность, есть не только нечто внутреннее, но также и реализация этого внутреннего посредством внешнего и во внешнем. Если же он существует односторонне, лишь в одной форме, то он впадает в противоречие, так как согласно понятию он есть целое, а по характеру своего существования он представляет собой только одну сторону. Лишь снимая такое отрицание внутри самой себя, жизнь впервые становится для себя утвердительной. Преодоление этого процесса, порождающего противоположности и противоречия, и разрешение противоречия является высокой привилегией живых натур. То, что с самого начала является и остается только лишь чем-то утвердительным, является и остается безжизненным. Жизнь движется вперед, переходит к отрицанию и его боли, и лишь посредством уничтожения противоположности и противоречия она является для самой себя утвердительной. Правда, если она останавливается на голом противоречии, не разрешая его, то она от этого противоречия и гибнет.

Таковы те рассматриваемые в их абстрактности определения, в которых мы нуждаемся в данном месте нашего исследования.

Высшее содержание, которое субъективное в состоянии объять в себе, мы можем кратко назвать свободой. Свобода есть высшее определение духа. Со своей формальной стороны свобода состоит в том, что субъект находит противостоящим ему не нечто чуждое, не поставленный ему предел и границу, а самого себя. Даже взятая со стороны этого формального определения свобода приводит к тому, что всякое бедствие и страдание исчезает, субъект примиряется с миром, чувствует себя в нем удовлетворенным и все противоположности, все противоречия находят свое решение. Но если мы желаем точнее определить свободу, мы должны сказать, что она имеет своим содержанием разумное вообще, например нравственность в действии, истину в мышлении.

Так как сама свобода сначала лишь субъективна, а не осуществлена, то несвободное, только лишь объективное противостоит субъекту как естественная необходимость, и сразу возникает требование примирить эту противоположность. С другой стороны, в самой внутренней субъективной жизни имеется сходная противоположность. Свобода подразумевает, что перед нами, с одной стороны, имеется нечто всеобщее и самостоятельное внутри самого себя, всеобщие законы права, добра, истины и т. д., а с другой стороны, выступают человеческие влечения, чувства, склонности, страсти и все то, что обнимается конкретным сердцем человека как единичного существа. Эта противоположность прогрессирует и переходит в борьбу, в противоречие, и в этом споре противоположностей возникают страстные стремления, глубочайшие страдания, мучительные переживания и неудовлетворенность. Животные живут в мире с собой и с окружающими их вещами. Однако духовная природа человека порождает раздвоенность и разорванность, и человек бьется в тенетах своего противоречия. Постоянного пребывания во внутреннем как таковом, в чистом мышлении, в мире законов и их всеобщности человек не может выдержать, так как нуждается также и в чувственном существовании, в чувстве, сердце, душе и т. д. Философия мыслит получающуюся благодаря этому противоположность такой, какова она есть, мыслит ее согласно проникающей ее всеобщности и приходит дальше к такому же всеобщему снятию этой противоположности; в непосредственной же жизни человек стремится к непосредственному удовлетворению.

Такое удовлетворение посредством разрешения указанной противоположности мы находим прежде всего в системе чувственных потребностей. Голод, жажда, усталость, еда, питье, насыщение, сон и т. д. являются в этой сфере примерами такого противоречия и его разрешения. Однако в этой природной области человеческого существования содержание удовлетворений носит конечный и ограниченный характер. Удовлетворение не абсолютно, оно беспрестанно переходит в новые потребности: еда, насыщение, сон не помогают; назавтра опять появляются голод и усталость.

Переходя к духовной стихии, мы видим, что в ней человек стремится достигнуть удовлетворения и свободы в своем знании и воле, в познаниях и поступках. Невежда несвободен, ибо ему противостоит чужой мир, нечто стоящее выше и вне его, от которого он зависит, причем он не создал этого мира для самого себя и потому он не чувствует себя в нем, как у себя дома. Любознательность, влечение к познанию, начиная с низшей и кончая высшей ступенью философского проникновения, происходит лишь из стремления устранить это состояние несвободы и усвоить себе мир в представлении и мышлении. В мире действий это стремление к свободе идет в обратном направлении, добиваясь того, чтобы разум воли достиг действительности. Этот разум осуществляется волей в государственной жизни. В поистине разумно расчлененном государстве все законы и учреждения представляют собой не что иное, как реализацию свободы согласно ее существенным определениям. Если это в самом деле происходит так, то единичный разум находит в этих учреждениях лишь действительность собственной сущности, и, подчиняясь этим законам, он совпадает не с чуждым ему, а со своим собственным миром. Часто свободой называют также и произвол. Однако произвол есть лишь неразумная свобода, выбор и самоопределение, порождаемые не разумом воли, а случайными влечениями и их зависимостью от чувственного и внешнего.

Таким образом, физические потребности, знание и воля человека действительно получают в мире удовлетворение и свободно разрешают антагонизм между субъективным и объективным, внутренней свободой и наличной внешней необходимостью. Однако содержание этой свободы и этого удовлетворения остается ограниченным, и как свобода, так и самоудовлетворение сохраняют характер конечности. Но где существует конечность, там снова обнаруживается противоположность, противоречие, и удовлетворение остается относительным. В праве, например, и его действительности моя разумность, моя воля и ее свобода получают, правда, признание, меня признают лицом и уважают в качестве такового, я обладаю собственностью, и эта собственность должна оставаться моей; если она подвергается опасности, суд защищает мое право. Однако это признание и свобода опять-таки касаются только отдельных, относительных сторон и объектов: именно этого дома, этой суммы денег, этого определенного права, закона и т. д., этого отдельного поступка и действительности. Сознание имеет перед собой лишь единичные явления, которые хотя и связаны друг с другом и составляют совокупность отношений, но в пределах лишь ограниченных по своему характеру категорий и при таких условиях, когда удовлетворение может как наступить мгновенно, так и вовсе не наступить.

Поднявшись выше, мы имеем перед собой государственную жизнь как целое, образующее завершенную внутри себя целостность: государь, правительство, суды, армия, устройство гражданской жизни, общение между людьми и т. д., права и обязанности, цели и их удовлетворение, предписанные формы поведения и виды деятельности, благодаря которым это целое осуществляет и сохраняет свою непрерывную действительность. Весь этот организм является в подлинном государстве хорошо слаженным, полным и завершенным в себе. Но сам принцип, действительностью которого является государство и в котором человек ищет своего удовлетворения, — сам этот принцип, как бы многообразно он ни развертывался в своем внутреннем и внешнем расчленении, остается все же односторонним и абстрактным внутри себя. В этом принципе развертывается перед нами лишь разумная свобода воли, которая становится действительной лишь в государстве, и притом лишь в данном отдельном государстве. Тем самым эта свобода осуществляется опять-таки лишь в особенной сфере бытия и ее единичной реальности. Человек чувствует, что права и обязанности в этих областях с их мирским и, следовательно, конечным способом существования не дают ему полного удовлетворения, что они как в своем объективном существовании, так и в своем отношении к субъекту еще нуждаются в высшем подтверждении, в высшей санкции.

Человек, опутанный со всех сторон конечными явлениями, ищет сферы высшей субстанциальной истины, в которой все противоположности и противоречия конечного могли бы найти свое последнее решение, а свобода могла бы найти свое полное удовлетворение. Таковой является сфера истины в самой себе, а не сфера относительно истинного. Высшая истина, истина как таковая есть решение высшей противоположности, высшего противоречия. В ней теряет свою значимость и силу противоположность между свободой и необходимостью, духом и природой, знанием и предметом, законом и влечением, теряют свою силу вообще противоположность и противоречие как таковые, какую бы форму они ни приняли. Благодаря ей обнаруживается, что свобода как субъективная свобода, взятая сама по себе и отдельно от необходимости, не представляет собой абсолютной истины; точно так же нельзя приписывать истинность изолированной необходимости, взятой сама по себе. Обыденное сознание не выбирается из этой противоположности и либо, отчаиваясь найти выход, останавливается на противоречии, либо же отбрасывает его и помогает себе как-нибудь иначе. Но философия смело вступает в глубь противоречащих друг другу определений, познает их согласно их понятию как разрешающиеся, а не как абсолютные в своей односторонности и полагает их в той гармонии и в том единстве, которые представляют собой истину. Задача философии и состоит в постижении этого понятия истины.

Хотя философия познает понятие во всем и вследствие этого лишь она является постигающим в понятии, истинным мышлением, однако понятие — истина в себе — есть одно, а соответствующее или не соответствующее ей существование есть нечто совершенно другое. В конечной действительности определения, принадлежащие истине, выявляются перед нами как внеположность, разъединенность того, что согласно своей истине нераздельно. Так, например, живое существо есть индивид, но в качестве субъекта оно вступает в антагонизм с окружающей его неорганической природой. Понятие содержит в себе эти стороны как примиренные; конечное же существование отрывает их друг от друга и вследствие этого является реальностью, несоразмерной понятию и истине.

Таким образом, понятие находится повсюду, но дело заключается в том, становится ли понятие действительным согласно своей истине в таком единстве, в котором особенные стороны и противоположности не сохраняют по отношению друг к другу реальной самостоятельности и неподатливости, а имеют значение только как принадлежащие идее примиренные, свободно согласующиеся друг с другом моменты. Лишь действительность этого высшего единства есть область истины, свободы и удовлетворения. Жизнь в этой сфере, это наслаждение истиной, которое как чувство есть блаженство, а как мышление есть познание, мы можем, в общем, обозначить как жизнь в религии. Ибо религия есть та всеобщая сфера, в которой единая конкретная целостность осознается человеком как его собственная сущность и вместе с тем как сущность природы, и только эта истинная действительность оказывается для него наивысшей силой, властвующей над всем особенным и конечным, силой, которая приводит к высшему и абсолютному единству все дотоле разрозненное и противоположное.