Дух средневековья есть лишь форма, видимость абсолютной самостоятельности, абсолютного присутствия настоящего, и речь идет о том, что представляет собою материал, которому она придает эту видимость, абсолютен ли он в себе. Последний представляется нам в следующем виде:

α) Всеобщее как нечто внутреннее должно, по существу, оставаться внутренним, не воплощенным в произведение; это — любовь, и если она принимает образ, то становится любовью к женщине.

β) Сама деятельность, живое воздействие этих наделенных неземной красотой и энергией характеров, как мужских, так и женских, может быть лишь отдельным деянием, запутанностью в чем-то единичном, романтическими приключениями.

γ) Образы, в которых эти живые отдельные индивиды созерцают себя как абсолютное сознание, образы основателей религии — это действительно реальные, исторические образы, а не создания абсолютно свободной фантазии. Однако героями этих религий являются те, в чьем образе наиболее остро представлена абсолютная боль в страданиях и пытках, и, вместо прекрасного, удовлетворенного в себе, мы имеем здесь высшую степень неудовлетворенности, нечто безобразное.

δ) Наконец, отношение первого, единичного сознания к абсолютному сознанию — это живое отношение: народ как сознание в форме единичности выполняет общее дело, в котором каждый созерцает абсолютное сознание в качестве образа, снимая себя в нем, поскольку это его произведение или поскольку он выступает в нем как живой. Но это абсолютное сознание, существуя лишь в качестве понятия, не присутствует в отдельном сознании как таковом; оно не становится настоящим, живым, создающимся здесь произведением. Оно есть нечто абсолютно потустороннее, перед лицом которого индивидуальное сознание может лишь уничтожить себя, но не может в нем жить. Поэтому движение индивидуальности перед этим абсолютным самонаслаждением есть не эпос, а комедия, однако божественная комедия, в которой деятельность человека сама себя непосредственно уничтожает, и только ее Ничто имеет абсолютную достоверность. Его сознание — это лишь сон сознания, его характер — это лишь вечно бессильное прошлое, причем человек, сопровождающий это зрелище, может лишь излиться в слезах.

Искусство, воплощающее эту любовь, эти романтические деяния, эти исторические образы и это уничтожение сознания, не может посредством формы лишить это содержание его существенного момента, заключающегося в том, что оно не имеет ничего в настоящем, а представляет собой лишь абсолютное стремление. Содержание, в котором выступает абсолютное сознание, должно освободиться от своего стремления, от своей единичности с ее потусторонностью прошлого и будущего и должно обрести образ мира, форму всеобщности. Голое понятие абсолютного самонаслаждения должно быть извлечено из реальности, в которую оно погрузилось в качестве понятия, и, придав самому себе форму понятия, оно воссоздает реальность своего существования и становится абсолютно всеобщим.