Ближайший вывод, вытекающий из предшествующих размышлений, заключается в том, что скульптура более, чем любое другое искусство, по своему характеру тесно связана с идеальным. А именно, с одной стороны, она вышла за пределы символизма как в отношении ясности своего содержания, постигающего самого себя как дух, так и в отношении полного соответствия ее изображения с этим существенным содержанием. С другой стороны, она еще не переходит в субъективность внутренней жизни, для которой внешний облик становится безразличным. Поэтому она образует средоточие классического искусства.

Правда, символическая архитектура и романтическая живопись также оказались подходящими для классической идеальности, однако идеал в своей собственной сфере не является высшим законом этих художественных форм и искусств, поскольку они не имеют своим предметом, как скульптура, саму по себе сущую индивидуальность, совершенно объективный характер и прекрасную свободную необходимость. Скульптурный же облик должен всецело проистекать из чистого духа, присущего мыслящей способности изображения, отвлекающейся от всех случайных моментов духовной субъективности и телесной формы; здесь нельзя оказывать субъективного предпочтения особенным моментам и проявлять чувства, удовольствие, многообразие побуждений и остроумие мыслей. Ибо, как мы видели, в распоряжении художника, даже создающего высочайшие произведения, находится лишь телесное воплощение духовного в формах, которые сами суть лишь общие формы органического строения человека. Творческая способность художника ограничивается отчасти столь же общей гармонией внутреннего и внешнего, отчасти индивидуальностью явления, лишь едва заметно смыкающейся с субстанциальным началом и сплетающейся с ним.

Скульптура должна формировать, подобно тому как боги в своей собственной сфере творят согласно вечным идеям, а остальное во всем действительном мире предоставляют свободе и собственной воле их творений. Теологи также проводят различие между тем, что делает бог, и тем, что совершает человек в своем заблуждении и произволе. Однако пластический идеал выше таких вопросов, так как он находится в самом центре того блаженства и той свободной необходимости, где ни абстракция всеобщего начала, ни произвол особенного не сохраняют силы и значения.

Это чувство завершенной пластики в божественном и человеческом свойственно преимущественно Греции. Понимая Грецию как страну поэтов и ораторов, историков и философов, мы еще не постигнем ее в ее средоточии, если не обратимся к идеалам скульптуры как к ключу для понимания и не рассмотрим образы как эпических и драматических героев, так и действительно существовавших государственных деятелей и философов, исходя из этой пластики. Ибо как люди практически действующие, так и поэты и мыслители в счастливые дни Греции имеют этот пластический, всеобщий и все же индивидуальный, одинаковый во внешнем и внутреннем характер. Они выросли великими и свободными, самостоятельными на почве своей в самой себе субстанциальной особенности, порождая и формируя себя так, чтобы стать тем, чем они были и хотели быть.

Особенно эпоха Перикла была богата такими характерами: сам Перикл, Фидий, Платон и главным образом Софокл, таковы же Фукидид, Ксенофонт, Сократ, каждый в своем роде, причем ни один из них не теряет своей значительности. Все они, бесспорно, являются художественными натурами, идеальными художниками, творцами самих себя, цельными индивидами; они стоят перед нами как произведения искусства подобно бессмертным образам богов, в которых нет ничего преходящего и достойного смерти. Столь же пластичны и художественные произведения, изображающие победителей олимпийских игр, и даже явление Фрины, которая как прекраснейшая женщина вышла нагой из воды перед всем греческим народом.