…Целое независимо от знания индивидов и от характера их правителя… Это более высокий принцип нового времени, которого не знали древние, Платон. В древности нравы определяла прекрасная публичная жизнь, прекрасное [как] непосредственное единство всеобщего и единичного, произведение искусства, в котором ни одна часть не обособляется от целого, а последнее выступает как гениальное единство знающей себя самости и ее изображения. Но у древних единичность не знала самое себя как нечто абсолютное, не было абсолютного в-себе-бытия. В платоновской республике, как и в Лакедемонском государстве, исчезает знающая самое себя индивидуальность (Платон не выдвинул идеала, а постиг государство своего времени в его внутреннем существе. Но это государство ушло в прошлое — платоновская республика неосуществима, так как она лишена принципа абсолютной единичности. Действительное выглядит, конечно, далеко не так, как идеал, ибо наблюдатель держится непосредственного — необходимого. Государство должно быть в состоянии перенести разврат, падение, распутство, порочность отдельных индивидов, государство есть хитрость.). Благодаря утверждению этого принципа утрачена внешне действительная свобода индивидов в их непосредственном наличном бытии, но сохранена их внутренняя свобода, свобода мысли. Дух очищен от непосредственного наличия бытия. Он вступил в свою чистую стихию знания и безразличен по отношению к налично-сущей единичности. Здесь он начинает быть в качестве знания; это его формальное существование как знания самого себя.

Абсолютно свободный дух, возвративший себе свои определения, создает теперь другой мир — мир, имеющий облик самого духа, где его дело завершено внутри себя и он созерцает себя в качестве такового. В качестве интеллекта сущее имеет облик некоего другого, в качестве воли — облик самого себя. Быть признанным есть духовная стихия, еще не определенная внутри себя и потому наполненная разнообразным содержанием. Закон, имеющий силу, есть движение этого содержания или всеобщее, созерцающее себя в качестве опосредствования. Конституция есть порождение им содержания из самого себя, он конституирует себя, но в форме предмета, он делает себя содержанием, и в качестве правительства он есть достоверный для себя самого дух, который знает, что это его содержание, что он властен над ним — что это духовное содержание. Следовательно, он должен теперь порождать это содержание как таковое, как содержание, знающее самого себя.

Таким образом, он непосредственно представляет собой искусство, бесконечное знание, непосредственно живое, свое собственное исполнение, принявшее в себя обратно всю нужду природы и внешней необходимости, а также разрыв знания с самим собою и с истиной. Искусство есть непосредственно та форма, которой безразлично содержание, которая может обратиться к любому содержанию, довести его до созерцания в качестве чего-то бесконечного, выявляя его внутреннюю жизнь или его дух и делая его в качестве духа предметом. Искусство колеблется между образом и чистым «я» этого образа и, следовательно, между пластическим и музыкальным искусством. Последнее есть чистое слушание, где формообразование выявляет лишь исчезающее звучание, а мелодия движется в сопровождении гармонии, этого возвращенного в себя трезвучия. Она является движением, лишенным образа. Танец этого движения сам лишен наглядности — он раскрывается во времени. Другой крайний момент, пластика, есть покоящееся изображение божества. Между ними находится живопись, пластическое, включающее в себя цвет, этот самостный элемент в форме ощущения, а также поэзия, где пластическое начало как представление образа переходит в музыкальное — его звучание, становясь языком, имеет в себе определенное содержание.

Абсолютным является такое искусство, содержание которого соответствует форме. Все может быть поднято до искусства, по это совершается чужеродным воображением. Согласно прозаическому взгляду содержание уже в качестве сущего должно соответствовать форме; последнее есть сам дух. Поэзия, воспевающая природу, описание ландшафта и т. д., является поэтому наихудшей, ибо ее живописание противоречит образу, в котором она непосредственно выступает. Таков современный формализм искусства — поэзия всех вещей, томление по всем ним — не внешняя сила. Вещи таковы в себе, в божественном созерцании, но это их бытие в себе есть нечто абстрактное, не соответствующее их наличному бытию. Эта чисто интеллектуальная красота, эта музыка вещей противоположна гомеровски-пластическому искусству, созерцание ее лишено чувственного момента, тогда как последнее обращается к чувственному созерцанию. Здесь не господствует форма символа, смысла; она лишь отдаленно намечена. Здесь на первый план должен выступить самый смысл, но образ утрачен. Искусство выступает в этом противоречии с самим собой: если оно самостоятельно, оно должно расшириться до аллегории и в таком случае исчезнуть как индивидуальность, а смысл его, низведенный до индивидуальности, остается, таким образом, не выраженным.

Искусство порождает мир как нечто духовное и как данное для созерцания. Оно — индийский Вакх, не ясный, знающий себя дух, а дух вдохновенный, облекающийся в ощущение и образ, под которым скрыто ужасное. Его стихия — созерцание; но оно есть непосредственность, которая не опосредствована. Такая стихия не соответствует духу. Поэтому лишь ограниченный дух может выступать в образах искусства. Красота есть форма; она есть иллюзия абсолютной жизненности, удовлетворившей самое себя и считающей, что она завершена и закончена в себе. Созерцание, этот медиум конечности, не может постигнуть бесконечное. Это только мнимая бесконечность. Этот бог в виде статуи, этот мир песни, который обнимает небо и землю, всеобщую сущность в мифической индивидуальной форме и единичную сущность, самосознание, — является мнимым, не истинным представлением. Это не необходимость, не образ мышления в ней. Красота есть скорее покрывало, скрывающее истину, нежели изображение последней. Иначе говоря, в качестве формы жизненности содержание не соответствует истине, оно ограниченно. Художник поэтому часто требует, чтобы в сфере искусства отношение было лишь отношением к форме и абстрагировалось от содержания. Но люди не позволяют отнять у себя это содержание. Они требуют существа, а не просто формы. Знаток как раз и рассматривает чистую поэзию и рассудок художника с точки зрения того, разумно ли он выбрал мотивы и детали, определяющиеся целым и в то же время выявляющие его, хорошо ли согласованы между собою части и т. д.

Искусство в его истине есть, скорее, религия, возвышение мира искусства к единству абсолютного духа. Каждое единичное явление благодаря красоте достигает в этом мире свободной собственной жизни, но истина единичных духов состоит в том, чтобы быть моментом в движении целого, знанием абсолютного духа о себе как абсолютном духе. Он сам является содержанием искусства, которое есть лишь созидание самого себя как рефлектированной внутри себя самосознательной жизни вообще.

В искусстве выступает α) такая отдельная самость, нечто лишь особенное, художник. Наслаждение других есть нечто лишенное самости, всеобщее созерцание красоты. β) Определенность есть единичное содержание; поэтому непосредственность его существования, подобно существованию самости, оторвана от красоты, единства индивидуальности и всеобщности, или самости и ее всеобщего бытия. Но в религии дух становится для себя предметом как нечто абсолютно всеобщее, или как сущность всей природы, бытия и делания, и дух предстает в образе непосредственной самости. Самость есть всеобщее знание и благодаря этому возвращение в себя. Абсолютная религия есть это знание о том, что бог есть глубина достоверного для себя самого духа. Поэтому он есть самость всех. Это сущность, чистое мышление; но, отчужденный от этой абстракции, он есть действительная самость. Он есть человек, имеющий обыкновенное пространственное и временное существование. И этот единичный человек суть все отдельные люди. Божественная природа не является иной по сравнению с человеческой природой. Все другие религии несовершенны — они или признают только сущность, страшную силу природы, где самость лишь ничтожна, или это прекрасная религия, религия мифическая, игра, недостойная сущности, лишенная основательности и глубины, где глубина — неведомая судьба. Абсолютная же религия — это глубина, выступившая на свет дня. Эта глубина есть я; это — понятие, абсолютная чистая власть.