Поскольку поворот к внешней стороне явления усиливается, идеальный стиль переходит в приятный стиль. Здесь обнаруживается другое намерение, чем желание передать жизненность самого предмета. Нравиться, произвести внешнее впечатление — вот что начинает выступать как цель; она становится объектом самостоятельной заботы. Так, например, знаменитый Аполлон Бельведерский, правда, не принадлежащий к произведениям приятного стиля, все же представляет переход от высокого идеала к привлекательному. Так как при такой привлекательности внешнее явление уже не сводится целиком к сути предмета, то частные детали, пусть и вытекающие из самого предмета и им не необходимо обусловленные, становятся все более и более независимыми. Чувствуется, что они добавлены, являясь украшением и преднамеренными эпизодами. Случайные с точки зрения существа, предназначенные только для слушателя или читателя, они льстят субъективности, для которой они разработаны.

Вергилий и Гораций, например, радуют тщательно отделанным стилем; здесь видна многосторонность желаний, стремление понравиться. В архитектуре, скульптуре и живописи благодаря стремлению нравиться исчезают простые величественные линии, всюду появляются отдельные картинки, украшения, прикрасы, ямочки на щеках, красиво убранные волосы, улыбки, разнообразные складки одежд, яркие цвета и формы, эффектные, замысловатые, но все же непринужденные позы и т. д. В так называемой готической, или немецкой, архитектуре там, где она переходит в приятное, мы видим до бесконечности разработанные украшения, так что целое сложено из небольших колонок одна над другой, с многообразными завитушками, башенками, шпицами и т. д. Взятые сами по себе, они нравятся, не уничтожая впечатления крупных пропорций и непревзойденных масс.

Поскольку искусство на данной ступени, изображая внешнее, ставит себе целью оказывать внешнее воздействие, его наиболее общая черта заключается в стремлении к эффекту. Он может быть достигнут, если воспользоваться в качестве средств выражения также и неприятным, напряженным, колоссальным (что, например, часто соблазняло огромный гений Микеланджело), резкими контрастами и т. д. Эффект вообще рассчитан на публику, так что художественное произведение больше не изображает нечто в себе спокойное, удовлетворенное и светлое, а, показывая себя, как бы призывает к себе публику и пытается установить с ней связь лишь способом изображения.

В произведении искусства должны иметься оба элемента — внутреннее спокойствие и обращение к зрителю, однако эти аспекты должны находиться в полном равновесии. Если художественное произведение в строгом стиле всецело замкнуто в себе, не желая обращаться к зрителю, то оно оставляет его холодным. Приближаясь к нему слишком близко, оно нравится, но в нем нет целостности или нравится оно не целостностью и простотой замысла и его воплощения. Это внешнее выражение обретает характер случайного явления и делает само произведение такой случайностью, в которой мы больше не познаем предмет и его обоснованную в самой себе необходимую форму, а познаем поэта и художника с его субъективными намерениями, сотворенное им произведение и проявленное им умение в исполнении. Вследствие этого публика совершенно освобождается от существенного содержания предмета, беседуя посредством произведения только с художником, так как каждый должен усмотреть, чего хотел художник, как хитро и ловко он это исполнил.

Очень лестно быть поставленным в такое положение, при котором становишься причастным к субъективным целям и оценкам художника. Читатель, слушатель или зритель тем сильнее восхищается поэтом, или музыкантом, или художником, удовлетворяя свое тщеславие, чем сильнее произведение искусства приглашает его к этому субъективному художественному суду, открывая ему свои намерения и точки зрения. Напротив, в строгом стиле зрителю как бы ничего не предоставляется, воплощенная субстанция содержания строго изгоняет субъективность. Это отталкивание может быть часто только ипохондрией художника, который вкладывает в художественное произведение глубокий смысл, однако, не желая свободно, легко, светло изобразить предмет, намеренно затрудняет его понимание зрителем. Но подобная любовь к таинственности в свою очередь является лишь аффектацией и ложной оппозицией против угодливости.

Французы создают преимущественно произведения льстящие, привлекательные, эффектные, признавая самым важным этот фривольный, угодливый поворот в сторону публики. Они ищут ценность своих произведений в удовлетворении других, которые их интересуют и на которых они хотят произвести впечатление. Особенно резко выделяется это направление в их драматической поэзии. Так, например, Мармонтель рассказывает следующий анекдот о представлении на сцене его пьесы «Тиран Дионисий». Решающим моментом был обращенный к тирану вопрос. Когда приближалась эта важная минута, Клерон, которая должна была задать вопрос, обращаясь к Дионисию, делает шаг вперед к публике, обращаясь тем самым к ней, — и этот шаг решил все, обеспечив одобрение всей пьесы.

Напротив, немцы, слишком настойчиво требуют содержания от художественного произведения. Сам художник удовлетворяется тем, что дал глубокое содержание, не заботясь о публике, которая сама должна подумать, потрудиться и помочь себе так, как она хочет и может.