Сделав эти предварительные замечания, мы приблизились теперь к собственному предмету нашего исследования — к философии художественно прекрасного, и, приступая к научному его освещению, мы должны начать с выяснения его понятия. Лишь установив это понятие, мы сможем изложить деление и план нашей науки как целого. Ибо деление, если оно не производится чисто внешним образом, как это происходит при нефилософском способе изучения, должно найти свой принцип в понятии самого предмета.

При таком требовании перед нами возникает вопрос: откуда мы заимствуем это понятие? Если мы начнем с понятия прекрас­ного в искусстве, то это понятие сразу же станет предпосылкой и простым допущением. Но философский метод не допускает голых предпосылок; истина того, что притязает на признание, должна быть доказана, то есть должна быть обнаружена его не­обходимость.

Скажем несколько слов о характере этого затруднения, встре­чаемого нами при введении в любую самостоятельную философ­скую дисциплину.

Относительно предмета каждой науки мы должны сначала ответить на два вопроса: существует ли, во-первых, такой пред­мет и что, во-вторых, он собой представляет?

Первый вопрос не вызывает особых затруднений в обыкно­венных науках. Могло бы даже показаться смешным, если бы кто-нибудь потребовал, чтобы в астрономии и физике доказыва­лось, что существуют солнце, звезды, магнетические явления и т. д. В этих науках, имеющих дело с чувственно наличными явлениями, предметы берутся из внешнего опыта, и, вместо того чтобы доказывать их существование, считается достаточным ука­зать на них.

Однако уже в пределах нефилософских дисциплин могут возникать сомнения относительно существования их предметов. Так, например, в психологии, учении о духе, может возникнуть со­мнение, существует ли дух, душа, то есть отличная от материального, самостоятельная субъективность; в теологии может воз­никнуть сомнение, существует ли бог. Далее, если предметы но­сят субъективный характер, то есть существуют лишь в духе, а не как внешние чувственные объекты, то мы знаем, что в духе имеется лишь то, что он произвел своей деятельностью. Но здесь сразу же вступает в силу случайность, то есть существование предметов духа зависит от того, произвели ли люди в себе эти внутренние представления и созерцания или нет, а если это даже и произошло, то возникает вопрос, не устранили ли их люди вновь, не низвели ли их до чисто субъективного представления, содержание которого не обладает самостоятельным бытием. Так, например, прекрасное часто рассматривалось не как обнаружи­вающееся в представлении необходимое начало в себе и для себя, а лишь как чисто случайное чувство, как субъективное «нравит­ся». Уже наши внешние созерцания, наблюдения и восприятия часто обманчивы и ошибочны, в еще большей море являются таковыми внутренние представления, хотя бы они и обладали величайшей жизненностью и вызывали в нас страсти с непреодо­лимой силой.

Именно это сомнение, существует ли вообще предмет нашего представления и созерцания, не порождает ли субъективное со­знание его в себе случайно и соответствует ли произведенный им предмет тому, как он существует в его в-себе-и-для-себя-бытии, — это сомнение как раз и вызывает в человеке высшую на­учную потребность показать или доказать предмет согласно его необходимости, даже если нам представляется, что он существует или имеется перед нами.

Это доказательство, проведенное с подлинно научной стро­гостью, одновременно дает ответ и на вопрос о том, что такое тот или иной предмет. Развитие этой темы завело бы нас здесь слишком далеко, ограничимся лишь следующими краткими за­мечаниями.

Если бы от нас потребовали показать необходимость нашего предмета, художественно прекрасного, то мы должны были бы доказать, что искусство, или прекрасное, есть результат предше­ствующей ступени, которая в соответствии со своим истинным понятием приводит с научной необходимостью к понятию искус­ства. Но так как мы исходим из искусства, его понятия и реаль­ности, и не собираемся рассматривать то, что предшествовало ис­кусству и содержится в сущности последнего, то для нас искус­ство как особый научный предмет имеет предпосылку, лежащую за пределами нашего исследования и составляющую по своему содержанию предмет другой философской дисциплины.

Поэтому остается лишь принять понятие искусства в качест­ве леммы, как это делается во всех особых философских науках, когда они рассматриваются отдельно друг от друга, ибо лишь вся философия есть познание вселенной как единой органической целостности, которая развивается из своего собственного понятия и, возвращаясь в себя в силу содержащейся в ней необходимости стать целым, смыкается с собою как единый мир истины. На вер­шине этой научной необходимости каждая отдельная часть есть столь же возвращающийся в себя круг, сколь и находится в не­обходимой связи с другими областями. Она указывает как назад, на ту область, из которой она выводится, так и вперед, на об­ласть, к которой она устремляется, вновь порождая из себя дру­гой предмет научного познания.

Мы не ставим себе задачей доказать идею прекрасного, то есть с необходимостью вывести ее из предшествующих пред­посылок, в недрах которых она зародилась. Это дело энциклопе­дического развертывания всей философии и ее отдельных дис­циплин. Для нас же понятие прекрасного и искусства есть пред­посылка, данная системой философии. Так как мы не можем из­ложить здесь эту систему и связь искусства с нею, то перед нами пока что не научное понятие, а лишь элементы и стороны этого понятия, как мы находим их в различных представлениях обыденного сознания о прекрасном или как они понимались раньше. Исходя из них, мы перейдем затем к более основатель­ному рассмотрению самих этих воззрений. Благодаря этому мы достигнем того преимущества, что сначала получим общее пред­ставление о нашем предмете, а краткая критика даст возможность предварительно познакомиться с теми высшими определениями, с которыми нам впоследствии придется иметь дело. Последняя часть введения будет, таким образом, как бы возвещать начало изложения самого предмета, концентрируя и направляя на него наше внимание.