Таким образом, мы должны были бы называть прекрасной природу вообще как чувственное воплощение конкретного понятия и идеи. Она прекрасна, поскольку при созерцании соразмерных понятию образов природы мы смутно чувствуем существование такого соответствия и поскольку при чувственном рассмотрении взору открывается внутренняя необходимость и связь расчленения целого. Дальше этого смутного предчувствия понятия созерцание природы как прекрасной нас не ведет. Но в таком случае это восприятие, для которого части представляются происшедшими свободно и независимо, обнаруживая в то же время согласованность друг с другом в форме, очертаниях, движении и т. д., остается неопределенным и абстрактным. Внутреннее единство остается внутренним, оно не выступает для созерцания в конкретно идеальной, духовной форме, и рассмотрение довольствуется всеобщностью необходимой одушевляющей согласованности вообще.

a) Следовательно, теперь у нас осталась в качестве красоты природы лишь одушевленная внутри себя связь, обнаруживающаяся в соразмерной понятию определенности природных образований. С этой связью непосредственно тождественна материя, а форма как истинная сущность и образующая сила материи непосредственно имманентна ей. Это дает нам всеобщее определение красоты на данной ступени. Так, например, нас восхищает природный кристалл своей правильной формой, которая порождается не внешним механическим воздействием, а собственным внутренним определением и свободной силой, порождается свободно самим же предметом. Внешняя ему деятельность как таковая тоже могла бы быть свободной, однако в кристаллах формирующая деятельность является не чужеродной объекту, а такой деятельной формой, которая принадлежит этому минералу согласно его собственной природе. Здесь свободная сила самой материи формирует себя посредством имманентной деятельности, а не пассивно получает свою определенность извне, и в своей реализованной форме материя остается свободной у себя самой. Сходная деятельность имманентной формы обнаруживается на более высокой ступени и более конкретно в живом организме и его очертаниях, в облике его членов и главным образом в движении и выражении ощущений. Здесь сама внутренняя подвижность выступает в ее живом проявлении.

b) Однако даже при этой неопределенности красоты в природе как внутреннего одушевления мы все же проводим

α. существенное различие как со стороны нашего представления о жизни и предчувствия ее истинного понятия, так и со стороны обычного типа соответствующего понятию явления этой жизни. Исходя из этих различий, мы называем животных прекрасными и безобразными. Так, например, ленивец, животное, которое тащится с трудом и весь наружный вид которого показывает неспособность к быстрому движению и живой деятельности, не нравится нам вследствие этой сонной инертности. Ибо деятельность, подвижность свидетельствуют о высшей идеальности жизни.

Точно так же мы не можем считать красивыми амфибии, некоторые виды рыб, крокодилов, жаб, многие виды насекомых и т. д., но особенно кажутся нам некрасивыми, хотя и бросаются нам в глаза, промежуточные типы животных, образующие переход от одной определенной формы к другой и объединяющие в себе в смешанном виде внешние черты того и другого. Так, например, нам кажется некрасивым утконос, представляющий собой помесь птицы и четвероногого животного. Это может нам казаться сначала простой привычкой, так как мы твердо удержали в своем представлении определенный тип животного. Но эта привычка не лишена смутного представления о том, что черты строения тела, например, птицы находятся в необходимой «вязи друг с другом, и по своему существу это строение тела не может сочетаться с формами, принадлежащими другим родам живых существ, не образуя этих промежуточных созданий. Такие смешения оказываются поэтому странными и противоречивыми. Как односторонняя ограниченность организации, кажущаяся несовершенной и незначительной и указывающая лишь на внешние ограниченные потребности, так и смешения и переходы, оказывающиеся не в состоянии сохранять определенность различий, хотя внутри себя они и не столь односторонни, находятся за пределами живой красоты в природе.

β. Когда перед нами нет органических живых существ, как, например, при созерцании ландшафта, мы говорим о красоте природы в другом смысле. Здесь нет определенного понятия и оживленного в своем идеальном, духовном единстве органического расчленения частей. Перед нами проходят лишь богатое многообразие предметов и внешняя связь различных органических или неорганических созданий: контуры гор, изгибы рек, группы деревьев, хижины, дома, города, дворцы, дороги, корабли, небо и море, долины и пропасти. Внутри же этого различия выступает приятная или импонирующая нам внешняя согласованность, которая интересует нас.

γ. Красота в природе получает своеобразный характер, вызывая в нас созвучные душевные настроения. Таковы, например, тишина лунной ночи, покой долины, через которую струится ручей, возвышенность безмерного волнующегося моря, спокойное величие звездного неба. Смысл следует искать и здесь не в предметах как таковых, а в пробужденном в нас душевном настроении. Сходным образом мы называем животных красивыми, если они обнаруживают душевное выражение, созвучное человеческим свойствам, например смелость, силу, храбрость, добродушие и т. п. Это выражение, с одной стороны, несомненно свойственно предметам и изображает определенную сторону животной жизни, но, с другой стороны, связано с нашими представлениями и нашими душевными настроениями.

c) Животная жизнь, представляя собой вершину красоты в природе, уже выражает одушевляющее начало, однако любая животная жизнь все же ограничена и связана с совершенно определенными качествами. Круг се существования узок, ее интересы подчинены естественной нужде — пище, половому влечению и т. д. Ее душевная жизнь в качестве того внутреннего содержания, которое выражается в ее телесном образе, бедна, абстрактна, бессодержательна. Далее, это внутреннее содержание не проявляется как внутреннее. Принадлежащее царству природы живое существо не открывает своей души самому себе, потому что его душа вследствие природного характера этого существа остается лишь внутренней и не проявляет себя как нечто идеальное, духовное. Как мы уже вкратце указали, душа животного, но является для самой себя этим идеальным, духовным единством; если бы она существовала для себя, она проявлялась бы в этом бытии-для-себя также и для других.

Лишь сознательное «я» представляет собой такое простое идеальное, духовное единство, которое существует в качестве идеального для себя самого и знает о себе как таковом. Поэтому и реальность его носит идеальный, духовный, а не только внешний, чувственный и телесный характер. Здесь реальность, впервые обладает формой самого понятия, понятие противостоит себе, имея себя своей объективностью и существуя в ней для себя. Напротив, животная жизнь является таковым единством лишь в себе, ибо в ней телесная реальность имеет другую форму, нежели идеальное, духовное единство души. Сознательное же «я» представляет само для себя это единство, стороны которого в равной степени носят идеальный, духовный характер. В качестве такого сознательного единства «я» проявляется и для других. Созерцая же облик животного, мы можем лишь предчувствовать существование в нем души. Само животное обладает лишь смутной видимостью души, подобно дуновению, распространяющемуся по всему организму, приводящему к единству члены тела и открывающему нам во всей повадке животного задатки особенного характера.

Таков первый недостаток даже высших форм красоты в природе, и из этого недостатка вытекает необходимость идеала как прекрасного в искусстве. Но прежде чем перейти к идеалу, следует рассмотреть два определения, являющиеся следствиями этой неудовлетворительности природной красоты.

Мы сказали, что душа предстает нам в образе животного помутненной, является нам лишь в качестве связи организма, средоточия одушевления, которому недостает содержательного наполнения. Здесь выявляется лишь неопределенная и совершенно ограниченная душевность. Рассмотрим вкратце это абстрактное явление в его самостоятельности.