1820
Так как я имею возможность определить себя в том или ином направлении, то есть так как я могу выбирать, то я обладаю произволом, что обычно называют свободой. Выбор, который находится в моем распоряжении, заключается во всеобщности воли, в том, что я могу сделать то или другое моим. Это мое в качестве особого содержания не соответствует мне, существует, таким образом, отдельно от меня и лишь в возможности быть моим, точно так же как и «я» есть только возможность сомкнуться с ним. Выбор зависит поэтому от неопределенности «я» и от определенности некоторого содержания. Воля, таким образом, из-за этого содержания не свободна, хотя она формально имеет в себе бесконечность; ей не соответствует ни одно из этих содержаний; ни в одном из них она не находит поистине самой себя. И «произвол» подразумевает, что содержание определяется к тому, чтобы быть моим не благодаря природе моей воли, а благодаря случайности; я, следовательно, также завишу от этого содержания: в этом состоит противоречие, которое заключается в произволе. Обыкновенный человек полагает, что он свободен, если ему дозволено поступать произвольно; но именно в произволе заключается причина его несвободы. Если я хочу разумного, то я поступаю не как обособленный индивид, а согласно понятиям нравственности вообще; в нравственном поступке выдвигаю я не самого себя, а суть. Но когда человек делает нечто превратное, он больше всего проявляет свою обособленность. Разумное — это большая дорога, по которой ходит каждый, на которой никто не выдается. Когда великие художники создают совершенное произведение, то можно сказать: таким оно должно быть, то есть обособленность художника совершенно исчезла, и в произведении не проявляется его манера. У Фидия нет манеры; сама статуя живет и выступает перед нами. Но чем художник неудачнее, тем больше мы видим его самого, его обособленность и произвол. Если мы остановимся в нашем рассмотрении на произволе, на том, что человек может хотеть того или другого, то это, правда, окажется его свободой; но если мы будем твердо помнить и не упускать из виду, что содержание дано, то мы убедимся, что человек определяется последним и именно с этой стороны оказывается уже несвободным.
Своеобразное в духовном творчестве по способу его проявления может непосредственно перейти в такую внешность вещественного характера, которая уже может быть так же произведена и другими. Отсюда вытекает, что с ее приобретением новый собственник, помимо того что он благодаря своей покупке может присвоить сообщение мысли или техническое изобретение, каковая возможность частью (в литературных произведениях) составляет единственное назначение и ценность приобретения, делается вместе с тем владельцем общего приема и способа выражать себя таким образом и воспроизводить подобные вещи в самом разнообразном виде.
Примечание. В произведениях искусства форма воплощения мысли во внешнем материале представляет собою в качестве вещи своеобразие произведшего его индивида в столь выдающейся степени, что подражание такому произведению есть, по существу, продукт собственного духовного и технического умения. В обычном литературном произведении и также в техническом изобретении форма, благодаря которой они суть внешние вещи, представляет собой нечто механическое, — в первом потому, что мысль дана в нем лишь в ряде разрозненных абстрактных знаков, а не в конкретных образах, во втором потому, что оно вообще имеет механическое содержание. Способ воспроизведения таких вещей принадлежит поэтому к числу обычных умений. — Между этими крайностями, между произведением искусства и ремесленной продукцией имеются, впрочем, промежуточные формы, которые заключают в себе больше то от одного, то от другого.