Дух как дух, правда, всегда есть субъективность, внутреннее знание самого себя, «я». Но это «я» может отделиться от того, что в знании, воле, представлении, чувстве, действиях и свершении составляет всеобщее и вечное содержание духа, и фиксировать себя в своем особенном своеобразии и случайности. Тогда проявляется субъективность как таковая, субъективность, отказавшаяся от объективного, истинного содержания духа; будучи лишена существенного содержания, она соотносится с собой как дух лишь формально. Например, в случае самодовольства я могу, правда, относиться к себе совершенно объективно, быть удовлетворенным своим нравственным поступком. Однако, испытывая самодовольство, я уже ухожу от содержания поступка, отделяю себя как единичное лицо, как это «я» от всеобщности духа, чтобы сравнивать себя с нею. Мое одобрение самого себя при этом сравнении создает самодовольство, в котором это определенное «я» как раз в качестве этой единичности восхищается самим собою. Таким образом, собственное «я», правда, присутствует во всем том, что человек знает, желает и совершает, однако далеко не безразлично, связано ли его знание и действование с его собственным частным «я» или с тем, что составляет существенное содержание сознания, погружен ли человек безраздельно в это содержание или живет в постоянной заботе о своей субъективной личности.

α. В этом вознесении себя над субстанциальным субъективное как таковое впадает в абстрактную особенность склонности, в произвол и случайность чувств и побуждений, вследствие которых оно, несмотря на проявляемую подвижность в определенных действиях и поступках, оказывается зависимым от определенных обстоятельств и их смены и вообще не в состоянии освободиться от связи с другими моментами. Следовательно, субъект противостоит истинной духовности как чисто конечная субъективность. Если же субъект, находясь в этой противоположности и сознавая ее в своей воле и знании, все же твердо придерживается лишь самого себя, то он, помимо пустоты воображения и самолюбования, оказывается во власти безобразных страстей, искажающих его характер, порока и греха, коварства, злобности, жестокости, упрямства, зависти, надменности, чванства и всех других оборотных сторон человеческой природы в ее бессодержательной конечной ограниченности.

β. Всю эту сферу субъективного мы сразу же должны исключить из содержания скульптуры, которая принадлежит лишь объективности духа. Под объективностью мы должны понимать здесь субстанциальное, подлинное, непреходящее начало, существенную природу духа без того увлечения случайным и преходящим, которому субъект отдается, когда он заинтересован только в самом себе.

γ. Однако и объективная духовность также не может достигнуть реальности как дух, не достигнув для-себя-бытия. Ибо дух существует лишь как субъект. Но положение субъективного начала в духовном содержании скульптуры таково, что субъективное выражается не само по себе, а оказывается целиком проникнутым указанной субстанцией, но не рефлектированным обратно в себя формальным образом. Объективность поэтому обладает, правда, для-себя-бытием, но это такое знание себя и такое стремление осуществить самого себя, которое не освобождается от наполняющего его содержания, а образует с ним единство.

Духовное в этой вполне самостоятельной замкнутости субстанциального внутри себя и истинного начала, это нерушимое и необособленное бытие духа есть то, что мы называем божественным в противоположность конечному, распадающемуся на случайные существования, различения и изменчивые движения. С этой стороны скульптура должна воплощать божественное как таковое в его бесконечном покое и возвышенности вневременным, недвижным, не изображая всецело субъективной личности и разлада действия или ситуации. И если она переходит к более детальной определенности человеческого облика и характера, то и здесь берет лишь неизменное и пребывающее — субстанцию в данной определенности. Она избирает своим содержанием лишь эту субстанцию, а не случайное и преходящее, ибо объективная духовность еще не превратилась в эту подвижную, мимолетную особенность, которую образует субъективность, постигающая себя как единичность.

Например, жизнеописание, повествующее о многообразных случайностях, событиях жизни и делах какого-либо человека, разнообразных переплетениях и деяниях, исполненных произвола, обычно заканчивается характеристикой, обобщающей эти пространные подробности во всеобщие свойства, как, например: «он добр, справедлив, храбр, человек большого ума» и т. д. Подобные предикаты составляют устойчивый элемент в данном индивиде, между тем как другие частные моменты принадлежат лишь к его акциденциальному явлению. Вот это сохраняющееся и должна изображать скульптура в качестве единственного бытия и существования индивидуальности. Однако она не превращает такие всеобщие качества в голые аллегории, а создает индивидов, которых она постигает и формирует в их объективной духовности как в себе законченных и замкнутых, существующих в самостоятельном покое, освобожденных от отношения к другому. При изображении каждой индивидуальности в скульптуре субстанциальное всегда представляет собой существенную основу; ни субъективные знания и ощущения самого себя, ни поверхностное и изменчивое своеобразие не должны возобладать каким-либо образом; напротив, вечное в богах и людях должно быть представлено в его безмятежной ясности, вознесенное над произволом и случайным себялюбием.