Если мы выдвинули в качестве понятия идеала примирение внутреннего с его реальностью, то любовь мы можем обозначить как идеал романтического искусства в его религиозном кругу. Она духовная красота как таковая. Классический идеал тоже обнаруживал опосредствование и примирение духа с его иным. Но там «иным» духа было пронизанное им внешнее, его телесный организм. Напротив, в любви иное по отношению к духовному не есть нечто природное, а само есть некое духовное сознание, другой субъект. Дух оказывается реализованным для самого себя в своем достоянии, в своей собственной стихии. Таким образом, любовь в этом положительном удовлетворении и в успокоенной в себе блаженной реальности является идеальной, но всецело духовной красотой, которая вследствие своего внутреннего содержания может выразить себя только в стихии задушевности, как задушевное чувство. Ибо дух, наличный для себя в духе и в нем непосредственно сознающий себя, имеет материалом и почвой своего внешнего бытия духовное, существует внутри себя, носит задушевный характер и является задушевностью любви.

α. Бог — это любовь, поэтому его глубочайшая сущность должна быть постигнута и воплощена в Христе в этой соответствующей искусству форме. Но Христос представляет божественную любовь, объектом которой является, с одной стороны, сам бог в его сущности, не обнаруживающейся в явлении, а с другой стороны, человечество, которое должно заслужить искупление. Таким образом, в нем может обнаружиться не столько растворение некоего субъекта в другом определенном субъекте, сколько идея любви в ее всеобщности, абсолютное, дух истины в стихии т в форме чувства.

Вместе со всеобщностью ее предмета обобщается и выражение любви, в котором субъективное сосредоточение сердца и души не становится главным. Подобно этому и у греков, хотя и в совершенно другом смысле, в древнем титаническом Эросе и в Венере Урании главную роль играет всеобщая идея, а не субъективный аспект индивидуального чувства. Лишь в том случае, когда Христос — в изображениях романтического искусства — понимается одновременно и как единичный, углубленный в себя субъект и как нечто большее, тогда и любовь выражается в форме субъективной задушевности, хотя она всегда возвышается и поддерживается всеобщностью своего содержания.

β. Особенно доступна для искусства в религиозном круге любовь Марии, материнская любовь, наиболее примечательный предмет религиозной романтической фантазии. Наиболее реальная и человеческая, материнская любовь, однако, совершенно духовна, не таит в себе заинтересованности и вожделения, не чувственна и все же действительна: она представляет собой абсолютно удовлетворенную блаженную задушевность. Это любовь без желаний, но не дружба, ибо дружба, как бы она ни была полна задушевности, все же требует объединяющей цели, содержания и существенного дела. Напротив, материнская любовь лишена одинаковых целей и интересов, хотя имеет непосредственную опору в естественных отношениях.

Но любовь матери не ограничивается этой природной стороной. Мария в ребенке, которого она носила под сердцем, которого она родила в муках, знает и ощущает самое себя. Хотя это дитя, плоть от ее плоти, стоит выше ее, однако это высшее принадлежит ей и составляет тот объект, в котором она забывает и сохраняет самое себя. Естественная задушевность, присущая материнской любви, здесь полностью одухотворена; она имеет своим подлинным содержанием божественное, по это духовное удивительно незаметным и бессознательным образом проникнуто природным единством и человеческим чувством. Это блаженная материнская любовь, любовь лишь одной матери, которая с самого начала испытывает это счастье.

Правда, и эта любовь не лишена боли, однако здесь боль — это лишь скорбь об утрате, сетование о страдающем, умирающем, умершем сыне; она не превращается, как мы это увидим на позднейшей ступени развития, во что-то несправедливое, в мучения, вызванные извне, или в бесконечную борьбу с грехом, в терзания и самоистязания. Эта задушевность обнаруживает духовную красоту, идеал, человеческое отождествление человека с богом, духом, истиной. Это чистое забвение, полнейшее самоотречение, которое в этом забвении все же с самого начала едино с тем, во что оно погружается, и ощущает это единство в блаженной удовлетворенности.

В романтическом искусстве материнская любовь, этот образ духа, столь прекрасно становится на место самого духа потому, что дух постигается искусством только в форме чувства, а чувство единства отдельного человека с богом всего первоначальное, всего реальнее, всего живее представлено в материнской любви мадонны. Эта любовь необходимо должна быть воплощена в искусстве, так как в этом круге должно быть изображено идеальное, положительное, удовлетворенное примирение. Было время, когда материнская любовь святой девы почиталась и изображалась как высочайшая и священнейшая. Но когда дух осознает себя в собственной стихии независимо от всякой чувственной природной основы, то свободное от такой основы духовное опосредствование может рассматриваться в качестве свободного пути к истине. В протестантизме высшей истиной искусства и веры стал не культ Марии, а святой дух и внутреннее опосредствование духа.

Наконец, в-третьих, положительное примирение духа как чувство проявляется в учениках Христа, в женщинах и в друзьях, последовавших за ним. Эти люди благодаря дружбе, учению, проповедям их божественного друга — Христа — преодолели суровость идеи христианства, не испытав внешней и внутренней муки обращения. Они завершили эту идею, овладели ею и сами собою и глубоко укрепились в ней. Правда, им недостает прежнего непосредственного единства и задушевности материнской любви, но связующим началом здесь все еще является присутствие Христа, привычка к совместной жизни и непосредственное веяние духа.