Во-вторых, что касается лирического стихотворения как поэтического произведения искусства, то здесь, в общем, очень мало можно сказать об этом вследствие пестрого изобилия самых различных способов восприятия и форм столь же неисчислимо многообразного содержания. Ибо субъективный характер всей этой области, хотя она и не может отрешиться здесь от всеобщих законов красоты и искусства, по самой природе вещей приводит к неограниченному числу точек зрения и оттенков изображения. Для наших целей все дело заключается только в вопросе о том, каким образом тип лирического произведения отличается от эпического.
В этом отношении я коснусь кратко только следующих сторон:
во-первых, единства лирического произведения; во-вторых, способа его развития; в-третьих, внешней стороны размера и декламации, а. Важность эпоса для искусства заключена, как я уже говорил, не столько в целостной разработке совершенной художественной формы, что относится особенно к первоначальным эпопеям, сколько в полноте национального духа, которую являет нам одно и то же произведение в ее богатейшем раскрытии.
αα. Лирическое произведение в собственном смысле слова не должно браться за такое наглядное воссоздание этого целостного мира. Ибо хотя субъективность может дойти до универсального схватывания целого, но если она стремится истинно заявить о себе как о внутренне завершенном субъекте, то тотчас же сказывается заложенный в ней принцип обособления и индивидуального отъединения. Этим отнюдь не исключается с самого начала все многообразие созерцаний природного окружения, воспоминаний о собственных переживаниях и переживаниях других людей, о событиях мифа и истории и тому подобное. Но эта широта содержания предстанет здесь не потому, что без нее немыслима, как в эпосе, полнота определенной действительности, а она найдет свое оправдание в том, что живет в субъективном воспоминании и в подвижности комбинационного дара.
ββ. Поэтому подлинную точку единства лирического стихотворения мы должны видеть в субъективном внутреннем мире. Но внутренняя жизнь как таковая есть отчасти совершенно формальное единство субъекта с самим собой, отчасти же она расщепляется и рассеивается в крайне пестром обособлении и предельно различном многообразии представлений, чувств, впечатлений, созерцании и т. д., сочетающихся друг с другом только тем, что всех их заключает в себе одно и то же «я» как некий простой сосуд. Поэтому, чтобы явиться связующим средоточием лирического произведения, субъект, с одной стороны, должен дойти до конкретной определенности настроения или ситуации, а с другой стороны, должен слиться с этим своим обособлением, как с самим собою, чтобы начать чувствовать и представлять в нем самого себя. Только благодаря этому он становится отграниченной внутри себя субъективной целостностью, выражая только то, что вытекает из этой определенности и находится с нею в связи.
γγ. В этом отношении душевное настроение, сосредоточенное в известном конкретном состоянии, является лирическим в наиболее полном смысле, поскольку сердце в своем чувствовании и восприятии представляет собой сокровеннейшее начало субъективности, тогда как рефлексия и рассуждение, направленные на всеобщее, легко заходят в область дидактического или же выделяют, на эпический лад, субстанциальную и предметную сторону содержания.
β. Столь же мало определенного можно сказать и о том, как развертывается лирическое стихотворение в целом, поэтому я вынужден ограничиться здесь немногими замечаниями более общего свойства.
αα. Развитие эпоса неторопливо идет вперед, постоянно задерживаясь, и развертывается вообще до изображения широко разветвленной действительности. Ибо в эпосе субъект вкладывает себя в объективное, которое развивается и формируется само по себе согласно его самостоятельной реальности. Напротив, в лирическом чувство и рефлексия вовлекают внутрь себя наличный мир, переживают его в своей внутренней стихии и уже только после того, как мир этот стал чем-то внутренним, выражают его. находя для него слова. Поэтому принципом лирики, в отличие от эпической широты, становится стянутость, сжатость, и вообще лирика призвана воздействовать внутренней глубиной выражения, а не пространностью описаний и внешнего раскрытия. Лирический поэт располагает величайшим богатством оттенков и ступеней — начиная с лаконичной сжатости, почти уже умолкающей, и кончая всецело развитым представлением в его красноречивой ясности и полноте.
Точно так же нельзя изгнать из лирики наглядное изображение внешних предметов. Напротив, по-настоящему конкретные лирические произведения представляют субъект и в его внешней ситуации и потому вбирают в себя также природу, место действия и т. д., а есть ведь и такие стихотворения, которые ограничиваются исключительно подобными описаниями. Но тогда не реальная объективность и ее пластическое живописание составляют собственно лирический элемент, а созвучие внешнего и души, возбужденное им настроение, сердце, как оно чувствует себя в таком окружении, так что черты, представленные нашему взору, должны не изобразить тот или иной предмет для внешнего созерцания, а привести к внутреннему сознанию душу, которая вложена в этот предмет, и пробудить в пас те же чувства и представления.
Самым ясным примером этого служат романс и баллада, которые, как я уже заметил выше, тем более делаются лирическими, чем более подчеркивают они в своем рассказе об определенном событии все то, что соответствует внутреннему душевному состоянию поэта во время его рассказа, представляя все происшествие таким образом, что в нем слышится живой отзвук этого настроения. Поэтому всякое настоящее живописание внешних предметов, как бы ни было оно наполнено чувством, и даже пространная характеристика внутренних ситуаций всегда менее действенны в лирике, чем лаконичная сжатость и многозначительная сосредоточенность выражения.
ββ. Во-вторых, лирический поэт может использовать и эпизоды, прибегая к их помощи, однако, по совершенно иной причине, чем эпический поэт. В случае эпоса эпизоды заключены уже в понятии целостности, отдельные стороны которой объективно приобретают самостоятельность и выступают одновременно в качестве моментов, задерживающих и тормозящих развитие эпического действия. В лирике же эпизоды оправданы субъективно. Ведь живой индивид гораздо скорее может обозреть весь внутренний мир, он вспоминает по различнейшим поводам самые различные вещи, сочетает самые разнообразные явления и своим воображением и созерцанием увлекается в разные стороны, не отступая при этом от своего основного настроения или же от предмета своей рефлексии. Подобная жизненность свойственна и поэтическому внутреннему миру, хотя большей частью трудно бывает сказать, что следует считать эпизодическим в том или ином лирическом стихотворении. Вообще же всякие отступления, если только они не нарушают единства, и в первую очередь неожиданные повороты темы, остроумные комбинации и внезапные, почти насильственные переходы принадлежат как раз лирике, и только ей.
γγ. Поэтому способы развития и взаимосвязи целого в этой области поэтического искусства могут быть совершенно отличными и даже противоположными по своей природе. В целом лирика, как и эпос, не терпит ни произвола обычного сознания, ни чисто рассудочной последовательности или же хода научного мышления, спекулятивно изложенного в своей закономерности, но она требует свободы и самостоятельности также и для отдельных частей. Но если в эпосе такая относительная изоляция идет от формы реального явления, по типу которого дает свои наглядные картины эпическая поэзия, то лирический поэт, напротив, сообщает характер свободной объединенное™ тем особенным чувствам и представлениям, в которых он выражает себя. Ибо хотя все они и опираются на сходное настроение и способ созерцания, но каждый из них наполняет душу в соответствии со своей особенностью и сосредоточивает ее на одном этом моменте до тех пор, пока она не обратится к иным образам и сторонам чувства. При этом последовательная взаимосвязь целого может быть спокойным, почти непрерывным протеканием, но она может и без всякого опосредствования переходить в лирических скачках от одного представления к другому, так что может казаться, будто поэт воспаряет, свободный от всяких уз, и им в этом полете опьяняющего вдохновения владеет — в противоположность трезво умозаключающему рассудку — некая сила, пафос которой управляет им помимо его воли, увлекая его за собой. Некоторым видам лирики столь свойственны такой полет и борение страсти, что, например, Гораций во многих стихотворениях стремился с тонким расчетом расположить такие скачки, на первый взгляд разрушающие какую-либо взаимосвязь.
Наконец, что касается многообразных посредствующих ступеней в разработке материала, находящихся между этими крайними точками — наиболее ясной взаимосвязи и спокойного протекания, с одной стороны, и бессвязного бушевания страсти и вдохновения— с другой, то я не могу уделить им внимания.
γ. Последнее, что остается нам обсудить в этой сфере, касается внешней формы и реальности лирического произведения. Сюда относятся по преимуществу метр и музыкальное сопровождение.
αα. Легко усмотреть, что гекзаметр с его равномерным, сдержанным и в то же время живым потоком является самым превосходным из эпических метров. Но в лирике нам с самого начала надлежит потребовать величайшего многообразия различных метров и более разносторонней их внутренней структуры. Ведь содержание лирического стихотворения — это не предмет в его реальном развертывании, принадлежащем ему самому, а субъективное движение души поэта: его равномерность или переменчивость, покой или беспокойство, тихое течение или же бурлящий поток должны выразиться во временном движении звучания слов, в котором внешне выявляется внутреннее содержание. Характер настроения и всего способа восприятия должен сказаться уже в метре стиха. Ведь лирическое излияние гораздо ближе ко времени как внешней стихии сообщения, чем эпическое повествование, которое относит реальные явления к прошлому, ставит их рядом друг с другом или сплетает их в их пространственном развертывании, — тогда как лирика всякое чувство и представление, всплывающие именно в данный момент, представляет в их временной последовательности, по мере их возникновения и разработки, а потому она должна художественно формировать и само течение времени в его разнообразии.
К этим различиям относится, во-первых, то, что долгие и краткие слоги складываются в более пестрый ряд, а стопы ритмически неодинаковы; во-вторых, то, что цезуры более разнообразны, и, в-третьих, то, что стихи замыкаются в строфы, которые как с точки зрения длины каждой строки, так и с точки зрения ритмической конфигурации внутри каждого стиха и их последовательности могут отличаться значительным разнообразием.
ββ. Во-вторых, звучание слов и слогов само по себе более лирично, чем такая художественная трактовка временных длительностей и их ритмического движения. Сюда относятся главным образом аллитерация, рифма и ассонанс. В этой системе стихосложения, как я уже разъяснил выше, с одной стороны, верх берет духовная значимость слогов, смысловое ударение, которое освобождается от чисто природного элемента долготы и краткости, твердо установленных сами по себе, и определяет длительность, ударность, безударность, исходя из духа; с другой же стороны, выступает звучание, которое целенаправленно сосредоточивается на определенных слогах и словах. Лирике всецело соответствуют как такая одухотворенность внутренним смыслом, так и это выделение звучания, поскольку лирика, с одной стороны, воспринимает и высказывает все, что есть и что является, только в том смысле, которым все это обладает для внутреннего мира, а с другой стороны, использует в качестве материала для своего сообщения прежде всего звучание и звук.
Правда, и в этой сфере ритмический элемент может породниться с рифмой, но тогда это происходит так, что вновь приближает к музыкальному такту. Строго говоря, поэтическое применение ассонанса, аллитерации и рифмы можно было бы ограничить областью лирики, ибо, хотя средневековый эпос и не мог воздержаться от использования этих форм (вследствие самой природы новых языков), но это допустимо главным образом потому, что здесь сам по себе лирический элемент с самого начала более действен в рамках эпической поэзии и более энергично пробивает себе путь в героических песнях, повествованиях вроде романсов, баллад и т. д. Подобное явление имеет место и в драматической поэзии. Более специфической для лирики является разветвленная система рифм, которая как с точки зрения повторения звучания одних и тех же слогов и слов, так и с точки зрения разнообразия такого звучания складывается и замыкается в строфы с многообразным членением и переплетением рифм. К помощи подобных расчленений прибегают, правда, и эпическая и драматическая поэзия, но только по той же причине, по которой они вообще допускают рифмы. Так, например, испанцы в эпоху наибольшего расцвета своей драмы предоставляют полный простор для изысканной игры страсти, ставшей тогда уже весьма мало драматичной в своем выражении, вводят октавы, сонеты и т. д. в другие стихотворные размеры, принятые в драме, или же своими непрестанными ассонансами и рифмами по крайней мере заявляют о предпочтении, отдаваемом ими звучащему элементу языка.
γγ. В-третьих, наконец, лирическая поэзия в еще большей степени, чем это было возможно с помощью рифмы как таковой, обращается к музыке — благодаря тому что слово становится настоящей мелодией, пением. И эту склонность всецело можно оправдать. Ведь чем менее лирический сюжет и содержание обладают сами по себе самостоятельностью и объективностью, чем более коренятся они только в субъекте как таковом и относятся по преимуществу к его внутренней жизни, в то же время неизбежно требуя для своего сообщения внешней точки опоры, — тем скорее нуждаются они для своего изложения в определенной внешней выявленности. И так как содержание относится к внутреннему миру, внешне оно должно быть более возбуждающим. А такое чувственное возбуждение души способна произвести только музыка.
Итак, с точки зрения внешнего исполнения мы обнаруживаем, что лирическая поэзия почти всегда выступает в сопровождении музыки. Но здесь нельзя пройти мимо существенных ступеней такого их соединения. Ибо с мелодиями в настоящем смысле слова впервые сливается, по-видимому, только романтическая и главным образом современная лирика, и именно в таких песнях, где преобладает настроение, душевное состояние и где музыка должна усилить это внутреннее звучание души, превратив его в мелодию: так, например, народная песня обычно сопровождается музыкой и сама пробуждает ее к жизни. Но канцоны, элегии, послания и т. п. и даже сонеты с трудом найдут в новейшее время композитора. Ибо там, где представление и рефлексия или же чувство в поэзии само по себе доходит до полной раскрытости и уже потому все более и более расстается с простым сосредоточением души или с чувственным элементом искусства, там лирика уже как языковое сообщение приобретает большую самостоятельность и уже не столь податлива для тесного соединения с музыкой. Но, наоборот, чем менее раскрыт внутренний мир, ищущий своего выражения, тем более нуждается он в помощи мелодии. Вопроса о том, почему древние, несмотря на прозрачную ясность своего слога, требовали при исполнении поддержки со стороны музыки и в какой степени они ее требовали, — этого мы коснемся в дальнейшем, при удобном для этого случае.