Углубление во внутреннее молитвенное настроение и устремление ввысь в качестве культа имеет разнообразные частные моменты и стороны, которые больше уже не могут совершаться вне храма, в открытых портиках или перед храмом, а осуществляются в глубине здания, где обитает божество. Поэтому если в храмах классической архитектуры главным был внешний вид, который благодаря колоннадам был более независим от внутренней конструкции храма, то, напротив, в романтической архитектуре внутренность здания не только обретает более существенное значение, так как целое должно быть лишь замкнутым пространством, но внутреннее начало просвечивает и через внешний облик и определяет его более специальные формы и членение.

Принимая это во внимание, мы для более детального рассмотрения вступим сначала во внутренность собора и уясним себе ее внешний вид.

α. В качестве преимущественного назначения внутренности церкви я уже указал то, что она должна замыкать со всех сторон место для собрания и благоговейной молитвы верующих, ограждать их отчасти от непогоды, отчасти от волнений внешнего мира. Поэтому внутреннее пространство становится полным замыканием, в то время как греческие храмы помимо открытых галерей и портиков часто имели и открытые целлы.

Но так как христианская молитва является возвышением души над ограниченностью земного существования и примирением субъекта с богом, то это, по существу, есть опосредствование различных сторон в одно и то же единство, ставшее внутри себя конкретным. Вместе с тем романтическая архитектура получает задачу строить так, чтобы содержание духа, в качестве замыкания которого перед нами стоит здание, просвечивало в последнем и, насколько это архитектонически возможно, определяло бы форму внешнего и внутреннего. Из этой задачи вытекают следующие положения:

αα. Внутреннее пространство не должно быть абстрактно одинаковым, пустым пространством, не имеющим внутри себя никаких различий и их опосредствований. Оно нуждается в конкретном, а потому также и различающемся в отношении длины, ширины, высоты и формы этих измерений облике. Форма круга, квадрат, продолговатый четырехугольник с равенством замыкающих стен и кровли не подходили бы здесь. Движение, различение, опосредствование души в ее возвышении от земного к бесконечному, к потустороннему и высшему не было бы выражено архитектонически в этом пустом равенстве четырехугольника.

ββ. С этим связано то обстоятельство, что в готической архитектуре целесообразность дома как в отношении замыкания боковыми стенами и крышей, так и в отношении колонн и балок становится чем-то побочным для формы целого и частей. Вследствие этого теряется, как уже было изложено выше, с одной стороны, строгое различие между тяжестью и опорой, а с другой, — упраздняется теперь уже нецелесообразная форма прямоугольности. Здесь происходит возвращение к форме, аналогичной той, которую мы встречаем в природе; это должна быть форма свободно вздымающейся вверх, торжественной сосредоточенности и замкнутости.

Когда мы вступаем в средневековый собор, он заставляет нас вспомнить не столько о прочности и механической целесообразности несущих опор и лежащего на них свода, сколько о лесе, ряды деревьев которого склоняют свои ветви друг к другу, образуя своды и смыкаясь. Перекладина требует точки опоры и должна лежать горизонтально. В готическом же соборе стены возвышаются самостоятельно и свободно, точно так же как и столбы; которые затем наверху расходятся в разных направлениях и встречаются как бы случайно. Хотя свод действительно покоится на столбах, это назначение столбов явно не выделяется и не подчеркивается. Кажется, будто они не несут свода, подобно тому как ветви дерева не кажутся несомыми стволом, а по своей форме представляются в легком изгибе как бы продолжением ствола и вместе с ветвями других деревьев образуют навес из листьев. Собор и представляет собой такого рода свод, воздействующий на душу, возбуждающий трепет и призывающий нас к созерцанию, поскольку стены и лес столбов свободно сходятся в шпиле. Однако этим мы не хотим сказать, что готическая архитектура действительно взяла деревья и леса прообразом для своих форм.

Если заострение вообще представляет собой основную форму в готике, то внутри церквей оно принимает более специальную форму стрельчатой арки. Вследствие этого колонны получают совершенно другое назначение и вид.

Чтобы быть полностью замкнутыми, громадные готические церкви нуждаются в крыше, которая при обширности здания является очень тяжелой и делает необходимой опору. Следовательно, здесь колонны представляются совершенно уместными. Но так как устремленность вверх как раз и придает поддерживанию видимость свободного возвышения, то здесь не могут встречаться колонны классической архитектуры. Напротив, они становятся столбами, которые вместо поддерживания поперечной балки поддерживают арки таким образом, что арки кажутся простым продолжением столбов и как бы случайно встречаются в шпиле.

Можно, правда, представлять себе необходимое окончание двух отстоящих друг от друга столбов шпиля примерно так, как двускатная крыша лежит на угловых столбах. Но в отношении боковых поверхностей, хотя они также воздвигнуты на столбах под совершенно тупым углом и наклонены друг к другу под острым углом, все же в этом случае выступало бы, с одной стороны, представление о тяжести и, с другой, об опоре. Напротив, стрельчатая арка, кажущаяся сначала поднимающейся из столба по прямой линии и лишь незаметно, медленно изгибающейся, чтобы наклониться к противостоящему столбу, впервые создает полное представление, будто именно она и является действительным продолжением самого столба, который соединяется с другим столбом, образуя вместе с ним свод. Столб и свод, в противоположность колонне и балке, представляются одним и тем же образованием, хотя арки покоятся на капителях, от которых они вздымаются вверх. Однако и капители совершенно отсутствуют, например, во многих нидерландских церквах, вследствие чего указанное нераздельное единство делается чрезвычайно четко зримым.

Поскольку стремление ввысь должно выявиться как нечто основное, то высота столбов превосходит ширину их баз настолько, что на глаз уже невозможно вычислить их соотношение. Столбы становятся узкими, стройными и так высоко поднимаются вверх, что взор не в состоянии охватить сразу всю форму, а начинает блуждать вокруг, подниматься вверх, пока не достигнет успокоения в полого изогнутом своде двух встречающихся арок, подобно тому как душа в своем благоговении беспокойно возвышается от бренного мира к богу, находя лишь в нем успокоение.

Последнее различие между столбами и колоннами состоит лишь в том, что собственно готические столбы там, где они развили свой специфический характер, не остаются круглыми, внутренне неизменными, одним и тем же цилиндром, а уже в своем основании составляют похожий на тростник конволют, связку волокон, которая затем расходится наверху в разнообразных направлениях и образует множество продолжений, излучаясь во все стороны. И если уже в классической архитектуре колонна обнаруживает развитие от неуклюжей, крепкой, простой к стройной и более декоративной, то сходное явление наблюдается и в готическом столбе; в своем стройном возвышении он все более и более освобождается от функции поддерживания и свободно воспаряет ввысь, замкнутый наверху.

Та же форма столбов и стрельчатых арок повторяется в окнах и дверях. Особенно окна, и нижние, размещающиеся в боковых проходах, и в еще большей мере верхние окна среднего нефа и хоров, колоссальны по своим размерам, для того чтобы взор, останавливающийся на их нижней части, не охватывал сразу верхнюю часть и был вынужден, подобно тому как это происходит и при рассмотрении свода, обратиться вверх. Это порождает беспокойство, связанное со взлетом, беспокойство, которое должно быть сообщено зрителю. Кроме того, оконные стекла из-за витражей, как уже было сказано, лишь наполовину прозрачны. Стекла отчасти расписаны изображениями из священной истории, отчасти они вообще цветные, чтобы распространять сумеречный свет и блеск свечей. Ибо здесь должен давать свет иной мир, а не мир природы.

γγ. Наконец, что касается расчленения целого во внутренности готических церквей, то мы уже видели, что отдельные части должны быть разнообразными по своей высоте, ширине, длине. Прежде всего мы должны рассмотреть здесь отличие хора, выступов трансепта и главного нефа от окружающих их боковых проходов.

Эти последние с внешней стороны образуются замыкающими здание стенами, перед которыми выступают столбы и дуги, а с внутренней стороны — столбами и стрельчатыми арками, которые открыты в направлении нефа, так как они не имеют между собою стен. Они получают благодаря этому расположение, обратное расположению колоннад в греческих храмах, открытых по направлению вовне, по направлению же внутрь замкнутых, в то время как боковые ходы в готических церквах, наоборот, оставляют открытыми свободные проходы между столбами по направлению к среднему нефу. Иногда по два таких боковых нефа стоят рядом, а Антверпенский собор, например, имеет их по три на каждой стороне среднего нефа.

Сам главный неф, закрытый со всех сторон стенами, высится над боковыми нефами, причем отношение между его и их высотой не всегда одинаково. В стенах пробиты длинные, колоссальные окна, так что стены сами как бы становятся стройными устоями, которые повсюду расступаются, образуя стрельчатые арки и сводчатые изгибы. Однако существуют также церкви, в которых боковые нефы имеют одинаковую высоту с главным нефом, как, например, в позднейших хорах нюрнбергской церкви св. Зебальда, что придает целому характер великолепной, свободной, открытой стройности и изящества. Так, целое разделено и расчленено рядами устоев, которые, как лес, сходятся наверху взлетающими ветвями.

В числе этих устоев и вообще в числовых соотношениях многие желали найти глубокий мистический смысл. Бесспорно, что в эпоху прекраснейшего расцвета готического зодчества, в пору, например, постройки Кельнского собора, подобным числовым символам придавалось большое значение, так как смутное предчувствие разумного легко склоняется к таким внешним аналогиям. Однако художественные произведения архитектуры не приобретают посредством такой всегда более или менее произвольной игры во второстепенную символику ни более глубокого значения, ни более высокой красоты, так как их собственный смысл и дух всегда выражаются в совершенно иных формах и образованиях, чем в мистическом значении числовых различий. Нужно поэтому очень остерегаться, как бы в поисках таких значений не зайти слишком далеко, ибо желание быть основательным и все толковать в более глубоком смысле приводит к такому же крохоборству и неосновательности, как и слепая ученость, которая проходит мимо ясно высказанной и представленной глубины, не постигая ее.

Наконец, относительно более точного различия между хором и главным нефом я скажу лишь следующее. Главный алтарь, это собственное средоточие богослужения, поднимается в клиросе и освящает его как место, предназначенное для духовенства, в противоположность тому, где собираются верующие, расположенному в главном нефе, где находится также и амвон для проповеди. К хорам, расположенным то более, то менее высоко, идут ступени, так что вся эта часть и то, что в ней происходит, видимы со всех сторон храма. В отношении убранства хоры являются более украшенными и тем не менее, в отличие от главного нефа, даже при одинаковой высоте их сводов, — более строгими, торжественными, возвышенными. Однако главное заключается в том, что всё здание находит здесь последнее завершение благодаря более часто поставленным, сближенным столбам, вследствие чего ширина все более и более исчезает и все кажется поднимающимся спокойно ввысь, между тем как выступ трансепта и средний неф еще оставляют свободную связь с внешним миром посредством дверей для входа и выхода.

По сторонам света хоры обращены на восток, главный неф — на запад, выступы трансепта — на север и юг. Однако существуют церкви и с двойными хорами; тогда здесь утром и вечером находится хор, а главные двери помещены в выступах трансепта. Каменная купель для крещения, где происходит освящение человека для вступления в общину, расположена на паперти у главного входа в церковь. Наконец, для большего сосредоточения духа верующих вокруг всего здания, главным образом вокруг хоров и главного нефа, помещаются еще меньшие часовни, каждая сама по себе образующая как бы новую церковь.

Это все, что мы хотели сказать относительно расчленения целого.

В таком соборе имеется достаточно места для многих людей. Ибо здесь община верующих города и его окрестностей должна собраться не вокруг здания, а внутри него. Таким образом, здесь сходятся все те многообразные интересы жизни, которые хоть каким-нибудь образом соприкасаются с религией. Нет прочно установленных отделений в виде поставленных рядами скамей, разделяющих и суживающих обширное пространство, а каждый беспрепятственно приходит и уходит, берет себе стул для пользования им в данный момент, преклоняет колени, молится и потом уходит. Если это не час главной мессы, то в одно и то же время беспрепятственно совершаются самые разнообразные вещи. Здесь произносится проповедь, там приносят больного, посредине медленно движется процессия. В одном месте происходит крещение, в другом через церковь несут покойника, в третьем месте священник читает мессу или благословляет парочку на брак; повсюду народ стоит на коленях перед алтарями и образами святых.

Все эти многообразные деяния совершаются в стенах одного и того же здания. Но все эти различные отдельные действия, непрерывно сменяясь, исчезают, теряются в обширном и огромном здании. Ничто не заполняет целого, все быстро проходит мимо, индивиды с их делами теряются и распыляются, как точки, в этой грандиозности. Свершающееся в данный момент становится зримым только в своей мимолетности, над всем этим высятся гигантские, бесконечные пространства в их твердых, всегда одинаковых форме и конструкции.

Таковы главные черты внутренности готических церквей. Мы должны искать здесь не целесообразность как таковую, а целесообразность с точки зрения субъективного молитвенного настроения души в ее погруженности в самую глубокую обособленность и в ее возвышении над всем единичным и конечным. Таким образом, эти сооружения, отделенные внутри от природы в виде замкнутых пространств, мрачны; они настолько же мелочны в деталях, насколько и грандиозны и безмерны в своем стремлении ввысь.

β. Если мы обратимся теперь к рассмотрению внешнего вида, мы должны напомнить — это уже было сказано выше, — что в готической архитектуре, в отличие от греческого храма, внешний вид, убранство и расположение стен и т. д. определены изнутри, так как внешнее должно выступать лишь как замыкание внутреннего.

В этой связи необходимо подчеркнуть следующие пункты.

αα. Во-первых, уже внешняя крестообразная форма при ее начертании позволяет узнать одинаковую конструкцию внутреннего пространства, так как она пересекает хоры и неф приделами и, кроме того, ясно указывает и на различную высоту боковых ходов и главного нефа.

Затем, если говорить о деталях, главный фасад как внешняя сторона среднего нефа и боковых ходов соответствует конструкции внутренности в порталах. Ведущие в неф более высокие главные врата находятся между меньшими входами в боковые нефы и, суживаясь в перспективе, указывают на то, что внешнее должно сходиться, суживаться, исчезнуть, чтобы образовать вход. Внутренность есть уже видимый задний план, в который, углубляясь, переходит внешняя сторона, подобно тому как душа, вступая в самое себя, должна углубиться в качестве внутренней жизни. Над боковыми дверьми возвышаются колоссальные окна, которые непосредственно связаны с внутренним обликом, подобно тому как порталы возносятся кверху, становясь там стрельчатыми арками, обычно применяющимися в качестве специальной формы для внутреннего свода. Между ними над главным порталом открывается большой круг, роза — форма, которая также является совершенно своеобразной принадлежностью этого архитектурного стиля и подходит лишь для него. Там, где такие розы отсутствуют, они заменяются еще более колоссальным окном со стрельчатой аркой. Сходное членение имеют фасады выступов трансепта, между тем как стены главного нефа, хоров, боковых ходов в окнах и их формах, равно как и в расположенных между ними прочных стенах вполне следуют внутреннему облику и проявляют его вовне.

ββ. Во-вторых, внешний вид в этой тесной связанности с формой и делением внутреннего облика также начинает делаться самостоятельным, так как должен выполнить своеобразные задачи. Тут мы можем упомянуть о контрфорсах. Они заменяют множество устоев во внутренности церкви и необходимы как укрепляющие точки опоры, обеспечивающие возвышение и прочность целого. Вместе с тем в своем расстоянии друг от друга, числе и т. д. они ясно обнаруживают деление внутренних устоев, хотя и не копируют собственный вид внутренних столбов, а уменьшаются в зависимости от того, чем выше они поднимаются.

γγ. В-третьих, поскольку лишь внутренность церкви должна образовывать совершенно замкнутое пространство, то облик внешнего вида теряет этот характер, который полностью уступает место стремлению ввысь. Вследствие этого наружная часть получает также и независимую от внутренности форму, проявляющуюся главным образом в зубчатообразном подъеме со всех сторон и окончании шпилями, которые высятся один над другим.

Этот характер устремления ввысь обнаруживают высоко вздымающиеся треугольники, независимо от стрельчатых арок, поднимающихся над порталами, преимущественно над главным фасадом, а также над колоссальными окнами среднего нефа и хоров. Этот характер также сказывается в узко заостряющейся форме кровли, фронтон которой выступает наружу преимущественно в фасадах выступов трансепта. Он проявляется и в контрфорсах, всюду заканчивающихся остроконечными башенками, вследствие чего контрфорсы поднимают снаружи лес шпилей, подобно тому как внутри ряды опор образуют лес стволов, ветвей и сводов.

Но в качестве таких высочайших вершин наиболее самостоятельно поднимаются башни. В них как бы концентрируется вся масса зданий, чтобы в своих главных башнях безгранично взвиться вверх на неизмеримую для глаз высоту, не теряя вместе с тем характера спокойствия и прочности. Такие башни расположены либо на главном фасаде над двумя боковыми ходами, между тем как третья, более массивная главная башня поднимается там, где сходится свод выступов трансепта, хоров и нефа; бывает и так, что одна-единственная башня составляет главный фасад и высится над всей шириной среднего нефа. Таково, по крайней мере, наиболее часто встречающееся расположение башен.

В культовом отношении башни — это помещения для колоколов, поскольку колокольный звон представляет собой своеобразную принадлежность христианского богослужения. Это простое неопределенное звучание обнаруживает торжественное возбуждение души как таковой, но прежде всего звон еще представляет подготовление к богослужению, идущее извне. Напротив, расчлененное звучание, в котором выражается определенное содержание чувств и представлений, является пением, которое может раздаваться лишь внутри церкви. Нерасчлененный же звон может находить себе место лишь снаружи здания; он звучит сверху, с башен, ибо должен как бы из чистой высоты разливаться широко по земле.