Я уже неоднократно говорил, что основное понятие собственно зодчества состоит в том, что духовный смысл вложен не в само архитектурное произведение, которое вследствие этого становится самостоятельным символом внутреннего, а, наоборот, этот смысл уже приобрел свое свободное существование вне архитектуры. Это существование может быть двоякого рода, смотря по тому, воплощается или выявляется ли этот смысл в другом, более развитом искусстве — главным образом в скульптуре, сфере собственно классического искусства, — или человек удерживает этот смысл живым в себе, в своей непосредственной действительности и выявляет его в своей деятельности. Кроме того, эти два аспекта могут в дальнейшем соединиться вместе. Следовательно, если восточная архитектура вавилонян, индийцев, египтян, с одной стороны, воплощала символически в созданиях, значимых самих по себе, то, что эти народы признавали абсолютным и истинным, или, с другой стороны, окружала стеной то, что сохранилось в своей внешней природной форме наперекор смерти, то теперь духовное начало существует или в искусстве, или в непосредственно живом бытии обособленно от произведений зодчества, само по себе. Архитектура теперь служит этому духовному началу, которое составляет подлинный смысл и определяющую цель.

Эта цель становится моментом, господствующим над всем произведением, определяет основной его облик, его, так сказать, скелет и не позволяет ни вещественному материалу, ни фантазии и произволу проявляться самостоятельно, что характерно для символической архитектуры, или в изобилии развивать многообразные части и формы, не вытекающие из целесообразности, что характерно для романтической архитектуры.