Для более точного деления символической формы искусства нужно прежде всего установить те пограничные пункты, в пределах которых совершается ее развитие.

В общем, как мы уже говорили, вся эта область образует лишь предыскусство, ибо в ней мы имеем лишь абстрактные, существенно не индивидуализированные в самих себе значения, так что непосредственно связанное с ними формообразование носит столь же адекватный, сколь и неадекватный характер. Первой пограничной областью является поэтому высвобождение художественного созерцания и изображения; противоположную границу образует искусство в собственном смысле, к которому символическое искусство поднимается как к своей истине.

Если говорить субъективно о первом выступлении символического искусства, то можно вспомнить высказанную мысль, что художественное созерцание, так же как и религиозное, или, вернее, одновременно и то и другое, и даже научное исследование началось с удивления. Человек, которого еще ничто не удивляет, живет в состоянии тупости. Его ничто не интересует, для него ничего не существует, потому что он еще не отличил себя для себя самого и не отделился от предметов и их непосредственного единичного существования. С другой стороны, тот, кого больше уже ничто не удивляет, рассматривает всю совокупность внешних фактов как нечто такое, что он вполне уяснил самому себе — либо абстрактно, рассудочным образом, как это делает общечеловеческое просвещение, либо в благородном и более глубоком сознании абсолютной духовной свободы и всеобщности, — уяснил, превратив предметы и их существование в духовную самосознательную установку по отношению к ним.

Удивление появляется лишь там, где человек как дух, оторвавшись от непосредственнейшей, первоначальной связи с природой и от ближайшего, чисто практического отношения к вещам — отношения вожделения, выходит за пределы природы и собственного единичного существования и отныне ищет и видит в вещах всеобщее, в себе сущее и пребывающее. Лишь тогда его начинают поражать предметы природы; они представляют собой некое иное, которое должно существовать для него и в котором он стремится снова найти самого себя, мысли, разум. Предчувствие чего-то высшего и сознание внешнего еще остаются нераздельными, но вместе с тем между природными вещами и духом существует противоречие, в котором предметы оказываются как притягивающими, так и отталкивающими друг друга и ощущение которого при стремлении устранить его порождает удивление.

Ближайший продукт этого состояния удивления состоит в том, что человек, с одной стороны, противопоставляет себе природу и вообще предметный мир в качестве основы и поклоняется ему как силе, с другой же стороны, он удовлетворяет потребность сделать для себя внешним субъективное ощущение некоего высшего, существенного, всеобщего начала и созерцать его как предметное. Это соединение непосредственно ведет к тому, что отдельные предметы природы — и главным образом стихийные: море, реки, горы, звезды, — взятые не в их единичной непосредственности, а возведенные в представление, получают в этом представлении форму всеобщего, в себе и для себя сущего существования.

Искусство начинается с того, что, беря эти представления в их всеобщности и существенном в-себе-бытии, оно воплощает их в образе, снова делая их объектами созерцания для непосредственного сознания, и ставит их перед духом в предметной форме этого сознания. Поэтому непосредственное поклонение предметам природы, культ природы и фетишей еще не является искусством.

Взятая с объективной стороны, начальная стадия искусства находится в теснейшей связи с религией. Первые произведения искусства носят мифологический характер. В религии доводит себя до сознания человека абсолютное вообще, хотя бы это абсолютное осознавалось со стороны своих наиболее абстрактных и скудных определений. Ближайшим раскрытием, существующим для абсолютного, служат явления природы, в существовании которых человек смутно предчувствует абсолютное и потому делает его для себя наглядным в форме предметов природы.

В этом стремлении искусство берет свое первое начало. Однако и в этом отношении оно впервые выступает лишь там, где человек не только непосредственно усматривает абсолютное в действительно наличных вещах и довольствуется этим способом реализации божественного, но где сознание порождает из самого себя понимание абсолютного в форме чего-то в самом себе внешнего, а также объективное воплощение этого более или менее соразмерного соединения. Ибо искусство предполагает постигнутое духом субстанциальное содержание, которое выступает, правда, как внешнее, однако эта внешняя сторона не только непосредственно налична, а впервые производится духом в качестве существования, охватывающего в себе и выражающего собой это содержание. Первым же переводчиком религиозных представлений, сообщающим им форму, является только искусство, ибо прозаическое рассмотрение предметного мира проявляется впервые лишь тогда, когда человек как духовное самосознание освободил себя внутри себя от власти непосредственности и противостоит последней в этой свободе, разумно воспринимая объективность как нечто чисто внешнее.

Это разделение всегда представляет собою лишь позднейшую ступень. Первое же знание об истинном является неким средним состоянием между лишенным духа погружением в природу и всецело освобожденной от нее духовностью. Это среднее состояние, в котором дух ставит перед своим взором свои представления в виде предметов природы лишь потому, что он еще не пробился к высшей форме, и стремится в этом соединении сделать соразмерными друг другу обе стороны, — это среднее состояние представляет собой в общем, в противоположность прозаическому рассудку, точку зрения поэзии и искусства. Поэтому вполне прозаическое сознание появляется впервые только там, где получает осуществление принцип субъективной духовной свободы в его абстрактной и поистине конкретной форме, — в римском, а позднее в новейшем христианском мире.

Конечной целью, к которой стремится символическая форма искусства и с достижением которой она разлагается и перестает быть символической, является классическое искусство. Хотя последнее и достигает истинного явления искусства, однако оно не может быть первой по времени формой искусства; в качестве своей предпосылки оно получает многообразные опосредствующие и переходные ступени символического искусства. Ибо его соразмерным содержанием является духовная индивидуальность, которая в качестве содержания и формы абсолютного и истинного может вступить в сознание только после многообразных опосредствований и переходов. Сначала всегда выступает абстрактное и неопределенное по своему значению; духовная же индивидуальность должна быть существенно конкретной в себе и для самой себя. Она представляет собой понятие в его соразмерной действительности, которое определяет себя из самого себя и которое может быть постигнуто лишь после того, как оно предпослало себе в их односторонней разработке те абстрактные стороны, опосредствованием которых оно является. Раз это произошло, то понятие своим вступлением в качестве целостности кладет конец прежним абстракциям. Это имеет место в классическом искусстве. Оно кладет конец предварительным попыткам искусства, носящим чисто символизирующий и возвышенный характер, потому что духовная субъективность в самой себе обладает своим и притом адекватным обликом, точно так же как и само себя определяющее понятие порождает из самого себя соразмерное ему особенное существование. Когда оказывается найденным для искусства это истинное содержание и тем самым истинный образ, тогда непосредственно прекращается искание этих обеих сторон искусства и стремление к ним, а в этом искании и состоит недостаток символического искусства.

Если мы зададимся вопросом, оставаясь в пределах указанных конечных пунктов, каков более частный принцип деления символического искусства, то должны будем ответить, что, поскольку последнее лишь с трудом продвигается к подлинному смыслу и соответствующему ему способу формирования, таковым принципом является вообще борьба между противящимся истинному искусству содержанием и столь же мало однородной с таким содержанием формой. Хотя обе эти стороны и соединяются в тождество, однако они не совпадают ни друг с другом, ни с истинным понятием искусства и стремятся поэтому снова выйти из этого неудовлетворительного соединения. Все символическое искусство можно понимать в этом отношении как непрерывную борьбу за соответствие между смыслом и образом, и различные его ступени суть не столько различные виды символического искусства, сколько стадии и виды одного и того же противоречия между духовным и чувственным.

Сначала эта борьба существует лишь в себе, то есть несоразмерность объединенных и насильственно сведенных вместе сторон еще не стала таковой для самого художественного сознания, потому что последнее не знает и не умеет охватить ни одной из этих сторон; оно не знает взятого им смысла самого по себе в его всеобщей природе, не умеет также самостоятельно охватить реальный образ в его завершенном бытии и исходит поэтому из непосредственного тождества этих двух элементов, вместо того чтобы поставить перед своим взором различие между ними. Начальным исходным пунктом является поэтому еще не раздельное и в этой противоречивой связи не устоявшееся и загадочное единство художественного содержания и того символического выражения, которое ему пытаются дать, — а настоящая, бессознательная, первичная символика, создания которой еще не установлены как символы.

Конечная стадия, напротив, являет нам исчезновение и саморазложение символического искусства, так как борьба этих двух элементов, ранее существовавшая в себе, теперь вошла в художественное сознание и символизирование становится сознательным отделением ясного для себя смысла от его чувственного, родственного ему образа. В этом отделении остается вместе с тем явное соотнесение, но это соотнесение не представляется непосредственным тождеством, а обнаруживает себя лишь как голое сравнение этих двух элементов, в котором выступает также незнаемое ранее отличие и отделение этих элементов.

Это область символа, который знают как символ; это смысл, который знают и представляют себе в его всеобщности, конкретное явление которого намеренно низводится к голому образу и сопоставляется с последним в целях художественной наглядности.

Посредине между указанной выше начальной стадией и этим конечным этапом — место возвышенного искусства. В нем впервые смысл как духовная, для себя сущая всеобщность отделяется от конкретного существования и являет последнее как свое отрицательное, внешнее и служебное, которому он не может позволить существовать самостоятельно, чтобы выразить себя в нем, а должен установить это конкретное существование как неудовлетворительное в самом себе и подлежащее устранению, несмотря на то, что этот смысл не располагает для выражения себя ничем иным, кроме как этим внешним ему и ничтожным материалом. Блеск этой возвышенности смысла предшествует, согласно понятию, сравнению в собственном смысле именно потому, что конкретная единичность природных и прочих явлений должна прежде всего трактоваться отрицательно и применяться лишь в качестве нарядного украшения для недостижимой мощи абсолютного значения, — прежде чем сможет выявиться то решительное отделение друг от друга и избирательное сравнение явлений родственных и вместе с тем отличных от смысла, образ которого они должны дать.

Эти намеченные три главные ступени расчленяются далее внутри самих себя следующим образом.

a) Бессознательная символика
b) Символика возвышенного
c) Сознательная символика сравнивающей формы искусства