Благодаря указанному ходу развития смысл, до сих пор более или менее затемненный своим особенным чувственным образом, наконец, выбрался на свободу и осознается для себя в своей ясности. Тем самым разложилось собственно символическое отношение, и теперь, когда абсолютный смысл понимается как всеобщая, всеохватывающая субстанция всего мира явлений, искусство субстанциальности — как символика возвышенного — сменяет собою голые символико-фантастические намеки, искажения и догадки.

Здесь мы должны различать главным образом две точки зрения, которые находят свое основание в двояком отношении между субстанцией как абсолютным и божественным началом и конечностью явлений. Это отношение может быть положительным и отрицательным, хотя в обеих формах в вещах должны стать наглядными не их частный образ и частный смысл, а их всеобщая душа и их положение по отношению к этой субстанции, так как именно всеобщая субстанция всегда должна найти свое выявление.

α. На первой ступени это отношение понимается таким образом, что субстанция как свободное от всяких своеобразных черт всеохватывающее и единое начало имманентна определенным явлениям, как порождающая и животворящая их душа. В этой имманентности субстанция узревается как нечто утвердительно присутствующее и постигается и изображается отрекающимся от самого себя субъектом посредством любовного погружения в ту сущность, которая находится во всех этих вещах. Такое понимание дает нам искусство возвышенного пантеизма, каким мы находим его в зачатке уже в Индии, каким оно затем получило самое блестящее развитие в магометанстве и его искусстве мистики и каким мы его, наконец, вновь встречаем — в более углубленном субъективном виде — в некоторых явлениях христианской мистики.

β. Отношение, присущее возвышенному в собственном смысле, отрицательное отношение, мы можем найти только в еврейской поэзии, в этой поэзии величественного, которая умеет прославлять и возвеличивать не имеющего образа царя неба и земли лишь таким образом, что представляет весь сотворенный им мир как акциденцию его могущества, а все творения — как посланцев его славы, как украшения его величия. Эта поэзия даже самому наивеликолепному отводит роль слуги бога, полагая его отрицательным образом, так как она не в состоянии найти адекватное и достаточно утвердительное выражение для силы и власти высшего существа и достигает положительного удовлетворения только в покорности твари, которая лишь в чувстве и положенном бытии своей недостойности становится соразмерной самой себе и своему значению.