ДЕКАБРЬ 1788

Авторитет, которым в равной степени на протяжении почти всех столетий пользовались древние греческие и римские писатели, делает их для нас крайне интересными, при всем том, что в разные времена их ценили по разным причинам. Конечно, если бы у них не было других преимуществ, кроме тех, которые в них некогда находили, если бы от них не было никакой другой пользы, кроме той, что они приносили в течение долгого времени, то они привлекали бы наше внимание лишь подобно какому-нибудь старому арсеналу, для нас непригодному. Но, не имея какой-либо другой ценности, они вряд ли сохранили бы свое значение в наш век, который находит их пригодными для образования главным образом в силу следующих причин.

Во-первых, они особенно пригодны для того, чтобы извлекать из них понятия как материал, осваиваемый другими способностями души.

Уже поверхностное знакомство с этими произведениями и наше чувство говорят нам, что эти писатели всегда черпали свои представления из самой природы и что они сами накопили опыт, который передают нам. Из изучения их государственных законов и системы их воспитания мы постигаем, что знания каждого из них были далеки от

книжной премудрости, которая лишь сушит мозг,

как назвал Лессинг в своем «Натане» множество слов, лишенных понятия, которыми с юности были забиты наши головы и которые по большей части составляли нашу систему мышления. Это формирование их [характера] неизбежно запечатлелось в их произведениях. Их описания как внешней, так и нравственной природы именно по этой причине могут быть поняты более чувственно, стало быть, более живо и легко. В абстрактных исследованиях как нравственных, так и метафизических предметов мы всегда видим путь их умозрения, видим, как оно исходит из опыта, делая выводы из наблюдений и строя на этом дальнейшее.

Далее, ввиду другого характера, пути и уровня их культуры, только отчасти определявшихся извне, они с необходимостью рассматривали вещи в иных соотношениях. Эти взаимоотношения они выражали на своем языке, и таким образом у них были понятия, которых не может быть у нас, так как у нас нет для этого слов. Если случайно и замечается такое отношение или только подобие его, то из-за отсутствия слова впечатление бывает слишком мимолетным, чтобы мы могли удержать смутное понятие о нем. И в этом смысле язык для нас — это совершенно ограниченное собрание определенных понятий, согласно которым мы формируем все, что видим или замечаем. Существенной пользой, которую приносит обучение иностранным языкам, является, пожалуй, вызванное этим обогащение наших понятий, особенно когда культура говоривших на этом языке народов отличается от нашей.

Однако древние, особенно греки — они преимущественно имеются здесь в виду, так как произведения римлян, независимо от их содержания, по большей части являются лишь подражанием первым, — обладали в своем языке поразительным богатством слов, выражавших изменения в чувственных предметах и видимой природе, их тончайшие оттенки, особенно же различные модификации страстей, состояний души и характеров. Хотя и наш язык обладает большим запасом подобных слов, их могло бы быть еще больше, если бы большинство их не было словами провинциальными или вульгарными, то есть вытесненными из языка культурного мира и книг.

Попытка перенести такие понятия в наш язык дает повод для того, чтобы точнее проверить и более правильно употреблять слова в соответствии с оттенками их значений. Само по себе становится очевидным, насколько сами понятия приобретают большую определенность благодаря такому изучению словесных различий и насколько поэтому становится более острым и изощренным ум.

Кроме того, древние писатели эпохи расцвета их национальной культуры приносят пользу тем, что формируют вкус. Вкус же — это вообще чувство прекрасного. Достаточно пользы уже в том, что развивается и усиливается способность нашей души чувствовать; правдивое выражение чувства всегда трогает сердце и будит сострадание, которое слишком часто подавляется при наших отношениях. И от кого же мы можем ждать лучшего образца прекрасного, как не от нации, у которой на всем лежал отпечаток прекрасного, где все побуждало развивать эстетические способности души, где мудрецы и герои приносили жертвы грациям!

Если говорить об истории, то их историки — в высшей степени драгоценная реликвия. — Для нас они примечательны в двояком смысле: 1) в смысле исторического искусства, в котором, пожалуй, не было нации выше их и только немногие были равны им. Повод, мотивы, ход событий, кажется, всегда совершенно естественно развиваются перед их взором; характеры и страсти описываемых лиц раскрываются из самих их поступков, и писателю не нужно специально говорить об их чертах. В то же время целое преподнесено с благороднейшей простотой как по выражению, так и по мысли; 2) в смысле истории человечества. Мы видим здесь, как в особых ситуациях и обстоятельствах развивается человеческий дух. Из дошедших до нас произведений и их духа мы можем полностью абстрагировать историю их культуры и лучше осветить некоторые другие явления, например, можно более естественно объяснить и сделать более попятным многое в культуре, обычаях, нравах и обрядах израильского народа, которые оказывали и еще оказывают столь сильное влияние на нас. Ведь человеческий дух во все времена, в общем, оставался тем же самым, и его развитие лишь видоизменялось по-разному в силу различных обстоятельств.

Поскольку произведения древних, как уже говорилось, особенно пригодны для приобретения понятий, из этого ясно, какой целесообразной подготовкой к изучению философии является их чтение. Тем самым уже создается запас абстрактных понятий и в некоторой степени упражняется способность мыслить, — особенно потому, что произведения древних авторов содержат по крайней мере зачатки и первые основания многих разделов этой науки, которые в новое время были развиты и изложены с большей ясностью и точнее определены. Многие разногласия старых философов, особенно в тех вопросах, которые касаются практической части мировой мудрости, по крайней мере облегчили поиски истины.

Таковы мои замечания о некоторых преимуществах, которые дает изучение древних; местами окажется, что им не хватает должной определенности и полноты.

Здесь не место, да я и не в состоянии сказать что-либо о том, что с точки зрения содержания находит в них зрелый человек, способный связать и сравнить их высказывания со своим собственным опытом, — те различные представления о счастье, которые он прослеживал, рассматривал л наблюдал или же некоторое время переживал сам.