Что касается применения только что названных средств, то здесь можно различать те же стадии, которые мы уже отмечали выше, говоря о поэтическом представлении.

α. Поэтический слог может проявить свою жизненность у такого народа и в такую эпоху, когда язык еще не сформировался и только благодаря поэзии получает свое подлинное развитие. Тогда речь поэта, будучи высказыванием внутреннего вообще, уже есть нечто новое, что само по себе вызывает удивление, поскольку в языке становится явным нечто до тех пор не раскрытое. Это новое созидание является как чудесный дар и способность, к которым еще не привыкли, но которые, на удивление всем, впервые дают свободно развернуться перед людьми тому, что было глубоко скрыто в душе.

В этом случае главное — это сила выражения, созидание самого языка, а не его многостороннее развитие и разработка, и слог остается поэтому совсем простым. Ибо в столь ранние времена не могло быть ни беглости и гибкости представлений, ни многообразных переходов в выражении, но изображаемое высказывало себя безыскусно непосредственными обозначениями, которым далеко еще до всех оттенков, переходов, опосредствований и прочих преимуществ позднейшей художественной техники, ибо поэт здесь действительно первый человек, как бы раскрывающий уста своей нации и способствующий тому, чтобы представление обрело язык и чтобы через язык можно было достичь представлений. Речь не была еще тогда, так сказать, обыденной жизнью, и поэзии было позволено еще пользоваться для достижения свежего впечатления всем тем, что позднее начало все более выпадать из искусства, становясь языком повседневной жизни. В этом отношении способ выражения у Гомера может показаться нам вполне обычным для нашего времени: каждое представление называется здесь своим настоящим именем, несобственных выражений очень мало, и, сколь бы подробно ни было изложение, сам язык всюду остается чрезвычайно простым. Подобно этому и Данте сумел создать для своего народа живой язык поэзии, также и в этом направлении проявив дерзновенную энергию своего изобретательного гения.

β. Если же, во-вторых, круг представлений расширяется вместе с развитием рефлексии, если способы сочетания их умножаются, растет умение двигаться в цепи этих представлений и словесное выражение тоже становится совершенно гибким и беглым, то поэзия и со стороны ее слога получает совсем иное место. Теперь у народа есть уже сложившийся прозаический язык повседневной жизни, и поэтическое выражение, чтобы возбудить интерес, должно отклоняться от обыденного языка и вновь стать возвышенным и глубокомысленным. В повседневном существовании причина высказывания — случайный момент; если же должно возникнуть произведение искусства, то место преходящего чувства займет размышление, и даже энтузиазм вдохновения уже не посмеет давать себе воли, но создание духа должно проистекать из художественного покоя и разрабатываться в настроении ясно созерцающего сосредоточенного осмысления. В самые ранние поэтические эпохи само творчество и сама речь уже возвещают о такой сосредоточенности и покое, в позднейшие же времена образному созиданию предстоит выявить то, что отличает поэтическое выражение от прозаического. В этом отношении поэтические создания эпох, уже сложившихся прозаически, существенно отличаются от изначально поэтических времен и народов.

Здесь поэтическое творчество может идти так далеко, что это созидание выражения сделается для него основным моментом и оно станет направлять свое внимание не столько на внутреннюю истину, сколько на слаженность, гладкость, изысканность и эффектность словесной стороны. Именно здесь и развиваются риторика и декламация, о чем я упомянул уже выше, разрушая внутреннюю жизненность поэзии, поскольку теперь осмысленное формирование возвещает о себе как о преднамеренности, и самосознательно упорядочиваемое искусство ослабляет подлинное воздействие, которое должно быть и казаться непреднамеренным и невинным. Целые нации не сумели произвести на свет почти ничего, кроме таких риторических поэтических произведений. Так, даже у Цицерона латинский язык звучит еще достаточно наивно и безыскусно, но у римских поэтов, например у Вергилия, Горация, искусство сразу же ощущает себя как нечто лишь сделанное, преднамеренно созданное. Мы распознаем у них прозаическое содержание, только облеченное внешними украшениями, и узнаем поэта, который при недостатке изначального гения пытается найти замену подлинной силе и творческой изобретательности в искусности словесной обработки и риторических эффектах.

Подобную же поэзию имеют и французы в так называемую классическую эпоху их литературы, причем наиболее подходящими ей жанрами оказываются дидактическая поэма и сатира. Здесь многие риторические фигуры находят наиболее подобающее место, однако тон в целом, вопреки всем ухищрениям, остается все же прозаическим, а язык в лучшем случае отличается богатством образов и украшениями, как слог Гердера или Шиллера. Последние применяли такой способ выражения главным образом для прозаического изображения, и слог их становился оправданным и приемлемым благодаря весомости мыслей и удачному выбору выражений. Испанцы тоже не свободны от стремления блистать преднамеренным искусством слога. Вообще южным нациям, например испанцам и итальянцам, а до них уже арабам-мусульманам и персам, свойственны многословность и широкое распространение образов и сравнений. У древних, особенно у Гомера, выражение всегда ровно и спокойно, а у этих народов это, напротив, какое-то бурлящее созерцание, которое при наполненности своей, если душа в остальном спокойна, стремится разлиться вширь и в такой теоретической работе подчиняется строго разделяющему рассудку, то находчиво классифицирующему, то остроумно и изобретательно соединяющему явления.

γ. Подлинно поэтическое выражение воздерживается как от чисто декламационной риторики, так и от подобной пышности и игры в стиле и слоге, как бы прекрасно ни сказывалась в этом вольная тяга к созиданию, и воздерживается в той мере, в какой подвергается опасности внутренняя истина природы и забываются права содержания в формировании речи и языкового выражения. Ибо слог сам по себе не должен становиться чем-то самостоятельным, такой стороной поэзии, к которой, собственно говоря, и сводилось бы все. Вообще то, что было продумано в своем создании, и с точки зрения языка никогда не должно терять видимости безыскусной простоты, а всегда должно производить впечатление чего-то выросшего как бы само собою из внутреннего зерна самой сути дела.