Если такие поэтические требования заявляют о себе в эпоху, когда простая правильность прозаического представления уже стала привычной нормой, то поэзия и я отношении ее образности оказывается в более затруднительном положении. В такие времена всеохватывающей формой сознания вообще является отделение чувства и созерцания от рассудочного мышления, которое превращает внутренний и внешний материал чувства и созерцания либо в простой стимул для знания и воли, либо в подсобный материал наблюдений и действий. Здесь поэзия нуждается в более целеустремленной энергии, чтобы покинуть привычную абстрактность представления и войти в конкретную жизненность. Но если поэзия достигает этой цели, то она не только избавляется от упомянутого разрыва между мышлением, направленным на всеобщее, и созерцанием и чувством, постигающими отдельное, но одновременно освобождает от чисто служебной роли и эти последние формы, равно как материал их и содержание, и победно ведет их к примирению со всеобщим внутри себя. Однако так как поэтический и прозаический способы представления и поэтическое и прозаическое миросозерцание связаны в одном и том же сознании, то вполне возможно, что то и другое будет мешать и препятствовать друг другу и что между ними разгорится борьба, которую сможет разрешить — как это доказывает, между прочим, наша нынешняя поэзия — только величайшая гениальность.

Кроме того, возникают и другие трудности, из них я более определенно выделю только некоторые, касающиеся образности. А именно, когда место изначально поэтического представления заступил уже прозаический рассудок,. всякое новое пробуждение поэтического легко приобретает черты чего-то нарочитого, что касается как собственного, так и метафорического выражения, и такая нарочитость, даже если она и не выступает как действительно преднамеренная, едва ли бывает когда-либо в состоянии перенестись в область прежней непосредственно обретаемой истины. Ибо многое из того, что в более ранние эпохи было еще свежо, постепенно стало обыденным и перешло в прозу благодаря частому употреблению и сложившейся оттого привычке. Если же поэзия хочет выступить с новыми находками, то она со всеми своими живописующими эпитетами, описательными оборотами и т. п. нередко против воли оказывается если не раздутой и перегруженной, то надуманной, изысканно-пикантной и жеманной, что вытекает не из простого здорового созерцания и чувства, а из того, что она видит предметы в искусственном и рассчитанном на эффект освещении, лишая их тем самым естественного цвета и света. Значительно чаще это случается в том отношении, что метафорический способ представления смешивается с буквальным, так что метафоричность вынуждена превзойти прозу и ради необычности торопится прибегнуть к утонченности и эффектам, еще не утратившим своего воздействия.