Уже в первой части я довольно подробно говорил о художественном таланте и гении, о вдохновении и оригинальности. Поэтому здесь я хочу только указать на некоторые моменты, важные для поэзии по сравнению с субъективной деятельностью в сфере изобразительных искусств и музыки.

a) Архитектору, скульптору, художнику, музыканту дан совершенно конкретный чувственный материал, в котором он должен полностью воплотить свое содержание. Ограниченность материала обусловливает определенную форму всего замысла и художественной трактовки его. Поэтому чем специфичнее определенность, на которой должен концентрироваться художник, тем специальнее и талант, который требуется именно для данного и ни для какого иного способа представления содержания, тем специальнее и параллельные этому навыки технического исполнения. Поэтический талант, поскольку поэзия отходит от полного воплощения своих созданий в особом материале, менее подчинен таким определенным условиям и потому оказывается более всеобщим и менее зависимым. Здесь требуется только дар развития образов в фантазии и поэтический талант ограничен лишь тем, что, поскольку поэзия выражается в словах, она, с одной стороны, не может стремиться к достижению чувственной полноты, в которой изобразительное искусство должно представить свое содержание в качестве внешнего облика, а с другой стороны, не может остановиться и на бессловесной проникновенности, на звуках души, составляющих область музыки.

С этой точки зрения задача поэта по сравнению с другими художниками может рассматриваться и как нечто более простое и как нечто более трудное. Нечто более простое, потому что, хотя поэтическое обращение с языком и требует развитого умения, поэт все же избавлен от необходимости преодолевать относительно многообразные технические трудности; нечто более трудное, поскольку поэзии, чем менее она способна к внешнему воплощению, тем более приходится искать замены этой недостаточной для нее чувственной стороны в собственно внутреннем средоточии искусства, в глубине фантазии и подлинно художественном постижении как таковом.

b) Благодаря этому, во-вторых, поэт получает возможность проникнуть во все глубины духовного содержания и вывести на свет сознания то, что сокрыто в них. Ведь если и в других искусствах внутреннее должно светиться и действительно светится из своей телесной формы, то все же слово есть наиболее понятное и соразмерное духу средство сообщения, которое может постигнуть все и возвестить обо всем, что только движется и внутренне присутствует на высотах и в глубинах сознания. Но именно это запутывает поэта и ставит его перед такими трудностями и задачами, преодолевать и удовлетворять которые не приходится в той же степени остальным искусствам. Поскольку поэзия пребывает исключительно в области внутреннего представления и не может думать о том, чтобы придать своим созданиям внешнее существование, независимое от этой внутренней сферы, то тем самым она не покидает стихии, в которой деятельны также религиозное, научное и прочее прозаическое сознание, а потому должна остерегаться как-либо смешиваться с ними или задевать их область и свойственные им способы восприятия.

Подобное совместное бытие относится, правда, к любому искусству, поскольку художественное творчество проистекает из одного единого духа, заключающего в себе все сферы самосознательной жизни. Однако в других искусствах весь характер замысла с самого начала отличается как от форм религиозного представления, так и от форм научного мышления и прозаического рассудка, поскольку замысел уже в своем внутреннем формировании всегда связан в отношении осуществления своих созданий определенным чувственным материалом. Поэзия же даже в том, что касается внешнего выражения, пользуется тем же средством, что и эти остальные области, а именно языком, благодаря которому она находится на иной почве представления и выражения по сравнению с изобразительными искусствами и музыкой.

c) Наконец, в-третьих, от поэта следует потребовать наиболее глубокого и содержательного внутреннего переживания изображаемого им материала, поскольку поэзия может с исчерпывающей глубиной представить всю полноту духовного содержания. В изобразительных искусствах художник по преимуществу должен обращаться к внутреннему переживанию духовного выражения во внешнем образе архитектонических, пластических и живописных форм, музыкант—к внутреннему миру сосредоточенных переживаний и чувств и их излиянию в мелодиях, при этом и тот и другой в равной мере должны быть исполнены глубочайшего смысла и субстанции своего содержания. Но круг, который надлежит пройти поэту, несравненно шире, поскольку ему предстоит не только развернуть внутренний мир души и самосознательного представления, но и найти для этого внутреннего мира соответствующее внешнее явление, сквозь которое будет проглядывать идеально-духовная целостность, притом с более исчерпывающей полнотой, нежели в остальных формах искусства. Поэту необходимо знать человеческое существование как с его внешней, так и с его внутренней стороны, он должен вобрать в свой внутренний мир всю широту мира и его явлений, прочувствовать их, проникнуться ими, углубить и преобразить их.

Но чтобы создать из своей субъективности, даже будучи ограниченным совершенно узким кругом особенного, свободную целостность, выступающую не детерминированной извне, поэт должен вырваться из практической и любой другой плененности своим материалом, должен подняться над ним, чтобы свободным взором созерцать все внутреннее и внешнее бытие. Со стороны естественной предрасположенности к этому мы можем особенно похвалить восточных, магометанских поэтов. Они с самого начала выступают в такой свободе, которая даже в страсти остается независимой от нее и при всем многообразии интересов упорно держится только за единую субстанцию как за подлинный центр, по сравнению с которым все остальное кажется малым и преходящим, и страсть и желание не являются чем-то последним.

Это — теоретическое мировоззрение, такое отношение духа к вещам мира сего, которое ближе старости, нежели юности. Ибо жизненные интересы хотя и существуют в преклонном возрасте, но им чужд уже страстный напор юного чувства, и они предстают больше в форме тени, так что легче сообразуются в своем развитии с теоретическими отношениями, требуемыми искусством. Вопреки обычному мнению, будто пылкая юность есть прекраснейшая пора для поэтического творчества, можно поэтому утверждать как раз противоположное, представляя наиболее зрелым периодом старческий возраст, если, конечно, он еще сохраняет энергию созерцания и чувства. Ведь только слепому старцу Гомеру приписывают удивительные поэмы, дошедшие до пас под его именем, да и о Гёте можно сказать, что лишь в преклонном возрасте он создал величайшие свои творения, сумев освободиться от ограничивающих его особенностей.