Но поскольку в этом явлении подчеркивается то, что бог есть отдельный субъект, исключающий другие субъекты, и что он не только представляет собою единство божественной и человеческой субъективности вообще, но воплощает его в облике определенного человека, — то в искусстве в силу самого содержания снова обнаруживается случайность и частный характер внешнего конечного существования, от которых красота освободилась на высоте классического идеала. Все то, что свободное понятие прекрасного удалило как несоответственное, неидеальное, здесь необходимо воспринимается и рассматривается в качестве момента, вытекающего из самого содержания.

α. Поэтому часто избирают предметом изображения личность Христа как таковую. Однако художники, стремившиеся сделать из Христа идеал в духе и форме классического идеала, совершали огромную ошибку. Подобные изображения головы и облика Христа выражают серьезность, спокойствие и достоинство, — но Христос должен обладать, с одной стороны, внутренней жизнью и безусловно всеобщей духовностью, а с другой — субъективной личностью и единичностью; тому и другому противоречит выражение блаженства в чувственном человеческом облике. Связать вместе эти два конечных полюса выражения и формы в высшей степени трудно; в особенности же живописцы всегда оказывались в затруднении, выходя за пределы традиционного типа. В изображении таких голов должны обнаруживаться серьезность и глубина сознания, но черты, формы лица и всего облика не должны сбиваться в сторону низкого, уродливого или возноситься к чистой возвышенности как таковой. В отношении внешней формы лучше всего придерживаться середины между своеобразием природного и идеальной красотой. Правильно ухватить эту середину трудно, и в этом проявляется искусство, чутье и ум художника.

Если отвлечься от содержания, принадлежащего религиозной вере, — в изображениях романтического искусства остается больше, чем в классическом идеале, простора для субъективного творчества художника. В классическом искусстве художник хочет непосредственно изобразить духовное и божественное в формах самого тела, в облике человеческого организма. Поэтому телесные формы в их видоизменениях, отступающих от обыденного и конечного, и составляют основной интерес. Теперь же образ остается обычным, знакомым, его формы до известной степени безразличны, представляют нечто частное, которое может быть таким или иным; в этом отношении образ может трактоваться весьма свободно. Преобладающий интерес вызывает поэтому, с одной стороны, способ, каким художник добивается того, чтобы в этом обыденном и знакомом проглядывало духовное и сокровеннейшее как духовное, а с другой стороны — субъективное исполнение, технические средства и мастерство, с помощью которых художник сообщил своим образам духовную жизненность и наглядность, ощутимость духовного.

β. Дальнейшее содержание состоит, как мы только что видели, в абсолютной истории, проистекающей из самого понятия духа, истории, которая делает объективным обращение телесной и духовной единичности к ее сущности и всеобщности. Ибо примирение единичной субъективности с богом выступает не как непосредственная гармония, а как гармония, возникающая только из бесконечного страдания, самоотречения, самопожертвования, умерщвления конечного, чувственного и субъективного. Конечное и бесконечное здесь связаны воедино, и примирение в его истинной глубине, задушевности и силе опосредствования обнаруживается лишь через величие и суровость противоположности, которая должна найти свое разрешение. Вся острота и весь диссонанс страдания, мук, терзаний, в которые вовлекает подобная противоположность, входит в природу самого духа; его абсолютное удовлетворение является здесь содержанием.

Этот процесс духа, взятый сам по себе, представляет вообще сущность, понятие духа и содержит в себе то определение, что он является для сознания всеобщей историей, которая должна повторяться в каждом индивидуальном сознании. Ибо именно сознание множества единичных людей является реальностью и существованием всеобщего духа. Но так как дух, по существу, действителен в индивиде, то сначала эта всеобщая история протекает только в образе одного единичного человека, в котором она осуществляется как его собственная история, как история его рождения, страдания, умирания и воскресения, и, однако, в этой единичности она сохраняет значение истории всеобщего абсолютного духа.

Подлинным поворотным пунктом в этой жизни бога является прекращение его существования в облике единичного определенного человека, история страстей господних, его страдания на кресте, Голгофа духа, смертные муки. Здесь само содержание требует, чтобы внешнее телесное явление, непосредственно существующее в качестве индивида, показало себя как отрицательное в боли своего отрицания, чтобы дух принесением в жертву чувственности и субъективной единичности достиг своей истины и своего неба. Вследствие этого сфера изображения более всего отдаляется от классического пластического идеала. Хотя, с одной стороны, земное тело и немощь человеческой природы возвышаются и освящаются тем, что сам бог является в этом теле, но, с другой стороны, это человеческое, телесное полагается отрицательным образом и обнаруживается в своем страдании, между тем как в классическом идеале оно не теряет нерушимой гармонии с духовным и субстанциальным. Христос, подвергшийся бичеванию, обвитый терновым венцом, несущий крест к лобному месту, пригвожденный к кресту, умирающий страдальческой, медленной смертью, не может быть изображен в формах греческой красоты. В этих ситуациях обнаруживается внутренняя святость, глубина внутренней жизни, бесконечность страдания как вечный момент духа, терпение и божественный покой.

Окружение этого образа составляют друзья и враги. Друзья также не являются идеалом, но по своему понятию они частные индивиды, обыкновенные люди, которых дух ведет к кресту. Враги же, выступающие против бога, осуждающие его, осмеивающие, пригвождающие его к кресту, представляются внутренне злыми, и представление о внутренней их испорченности и враждебности богу приводит к тому, что внешне они изображаются отвратительными, грубыми, варварскими, свирепыми и безобразными. Во всех этих отношениях безобразное является здесь объективно необходимым моментом по сравнению с классической красотой.

γ. Процесс смерти должен рассматриваться в божественной природе только как промежуточный момент, посредством которого осуществляется примирение духа с собою и утвердительно соединяются те аспекты божественного и человеческого, всеобщности и субъективности, об опосредствовании которых здесь идет речь. Это положительное соединение, которое образует основу и первоначало, должно проявляться также положительным образом. Из ситуаций жизни Христа благоприятные возможности представляют преимущественно воскресение и вознесение, и, кроме того, те моменты, в которых Христос выступает как учитель. Но здесь возникает главное затруднение, в особенности для искусства изобразительного, ибо, во-первых духовное должно быть изображено само по себе в его внутренней жизни; во-вторых, абсолютный дух, который в своей бесконечности и всеобщности существует в положительном единстве с субъективностью и возвышен над непосредственным существованием, должен наглядно и ощутимо выразить свою бесконечность и внутреннее содержание в телесной и внешней среде.