Наконец, непосредственное единичное существо не ТОЛЬКО находится в зависимости от природного и духовного мира, но и лишено абсолютной самостоятельности, потому что оно ограничено и носит в самом себе частный характер.

a) Всякое отдельное животное принадлежит определенному, ограниченному и неизменному виду и не может выйти за его пределы. Хотя пред взором духа и витает всеобщая картина жизни и ее организации, однако в действительной природе этот всеобщий организм распадается на царство особенностей, каждая из которых обладает своим характерным типом фигуры и своей особой ступенью развития по отношению к определенным сторонам организма. Внутри же этой непреодолимой границы в каждом отдельном индивиде выражаются лишь случайность условий и внешних обстоятельств и зависимость от них, проявляются они в свою очередь в случайной и частной форме, и все это нарушает зрелище самостоятельности и свободы, требующейся для подлинной красоты.

b) Правда, в своем собственном телесном организме дух заходит полностью осуществленным понятие природной жизненности. В сравнении с этим организмом виды животных могут представляться несовершенными; взятые на низших ступенях, они могут даже казаться жалкими представителями жизни. Однако и человеческий организм, хотя и в меньшей степени, распадается на различные виды, обнаруживает расовые отличия и сообразно с этим последовательный ряд прекрасных форм.

Помимо этих различий общего характера выступают случайности закрепившихся в ряде поколений семейных черт в виде определенного поведения, выражения, манеры держаться. Все это придает организму несвободный внутри себя, ограниченный и частный характер. К этому присоединяются, далее, профессиональные особенности, обусловленные различиями занятий в конечных жизненных сферах, и, наконец, совокупность специфических черт отдельного характера и темперамента с сопровождающими их искажениями и отклонениями.

Бедность, забота, гнев, холодность и равнодушие, бешеные страсти, приверженность к односторонним целям, изменчивость и душевная разорванность, зависимость от внешней природы, вообще весь конечный характер человеческого существования налагает специфический отпечаток, создавая совершенно особые физиономии с их неизменным выражением. На одних физиономиях, например, страсти оставили выражение своих разрушительных бурь, другие обнаруживают лишь внутреннюю пустоту и банальность, а иные почти совершенно утратили общий тип своих форм.

Многообразию случайных форм нет конца. Дети поэтому в целом красивее взрослых: в них все частные особенности еще дремлют, как в нераскрытом зародыше, ограниченные страсти еще не волновали их и ни один из многообразных человеческих интересов, сопровождаемый выражением его нужд, еще не запечатлелся прочно в изменчивых чертах их лица. Но хотя ребенок в своем жизненном проявлении и обнаруживает возможность всех черт, в этой невинности, однако, отсутствуют более глубокие черты духа, чувствующего в себе потребность быть деятельным и раскрывать свои возможности, двигаясь в существенных направлениях ради существенных целей.

с) Эту неудовлетворительность непосредственного как физического, так и духовного существования мы должны рассматривать как конечность, которая не соответствует своему понятию и этим своим несоответствием и обнаруживает свою конечность. Ибо понятие или, говоря более конкретно, идея есть бесконечное и свободное внутри себя начало. Хотя животная жизнь в качестве жизни и представляет собой идею, она не воплощает самой бесконечности и свободы. Последние обнаруживаются лишь там, где понятие выявляется в своей соразмерной ему реальности как обладающее лишь самим собою, не позволяя выступать в ней ничему другому, кроме самого себя. Лишь в этом случае оно есть подлинно свободная, бесконечная единичность. Природная же жизнь не выходит за пределы чувства, остающегося внутри себя, и не пронизывает собою целиком всю реальность. Кроме того, она оказывается непосредственно обусловленной, ограниченной и зависимой внутри себя, так как она не свободна через себя, а определена другим. Такой же удел выпадает на долю непосредственной, конечной действительности духа в его знании, воле, в его событиях, поступках и судьбах.

Хотя и здесь образуются более существенные центры, они столь же мало истинны в себе и для себя, как и особенные единичности, а воплощают истину лишь в их взаимоотношении через целое. Это целое как таковое соответствует своему понятию, но оно не проявляет себя полностью. Вместо того чтобы в качестве полного соответствия стать видимым во внешней реальности и концентрировать множество разбросанных единичных черт в одном выражении и одной форме, оно остается лишь чем-то внутренним и существует лишь для внутреннего постижения мыслительного познания.

Вот почему в конечном существовании, его ограниченности и внешней необходимости дух не может вновь обрести истинную свободу, непосредственно созерцать ее и наслаждаться ею. Потребность в этой свободе он вынужден удовлетворять на другой, высшей почве. Такой почвой является искусство, а действительностью последнего — идеал.

Таким образом, необходимость прекрасного в искусстве выводится из неудовлетворительности непосредственной действительности. Его задача и призвание должны состоять в том, чтобы в своей свободе дать внешнее воплощение явлению жизни и духовному одушевлению и сделать внешнее соразмерным своему понятию. Лишь теперь истинное начало впервые выделено из временного и конечного существования и не растворяется во множестве частных моментов. Одновременно оно приобретает внешнее выявление, в котором выступает уже не скудость природы и прозы жизни, а достойное истины существование. Последнее стоит перед нами свободно и самостоятельно, так как оно имеет свое назначение внутри себя, а не находит его вложенным в него чем-то другим.