Сократ разделял тезис антропологизма о том, что идею прекрасного следует соотносить с человеком, а не с космосом. Красота вещей действительно относительна (прекрасная обезьяна несопоставима с прекрасным человеком, а тем более прекрасным богом), поэтому следует найти прекрасное само по себе, общее определение красоты.

Согласно Сократу общий принцип красоты – целесообразность. Поскольку мир устроен разумно и гармонично (мир – это космос), всякая вещь в нем предназначена для какой-то цели, что и делает ее прекрасной. Так прекрасны те глаза, которые лучше видят, то копье, которое лучше летит и колет. Целесообразность, при этом, не означает полезности (это делало бы позицию Сократа прагматической), целесообразность – это причастность вещи к благу. Благо же для Сократа – абсолютная величина, обусловленная устройством мироздания, благо – это и истина, и добро, и красота. Сократ выдвинул идеал калокагáтии (от греч. calos – красота, agathos – хороший), т.е. совпадения добра и красоты в человеке. Злой нрав проявляется в дисгармоничной внешности, а внутренняя доброта проявляется во внешней привлекательности.

Поскольку прекрасное само по себе мыслится Сократом как идеальное совершенство, задачей искусства является подражание этому первообразу, а не природе. Художник отбирает лучшие, совершенные черты в окружающих его предметах и объединяет в идеальный образ. Вычленить первообраз и запечатлеть его – главная цель искусства.

Досократики говорили о красоте, как о качестве мира.
Сократ (V в. до н.э.) одним из первых в истории пытается дать развернутый ответ на вопрос, какова природа и сущность прекрасного.
Он задается целью ответить не только на вопрос «что прекрасно?», но и «что есть прекрасное?»
Сократ впервые попытался определить понятие красоты через сравнение его со смежными понятиями.

Ксенофонт в «Воспоминаниях о Сократе» (III. 8) свидетельствует, что Сократ видел многообразие прекрасных предметов.
Сократ спрашивает Аристиппа: «А ты думаешь… что хорошее — одно, а прекрасное — другое?
Разве ты не знаешь, что все по отношению к одному и тому же прекрасно и хорошо?»
Доводя до крайности точку зрения Сократа, Аристипп спрашивает:
«Так и навозная корзина — прекрасный предмет?
Да, клянусь Зевсом, отвечал Сократ, и золотой щит — предмет безобразный, если для своего назначения первая сделана прекрасно, а второй — дурно.
Ты хочешь сказать, что одни и те же предметы бывают и прекрасны и безобразны? — спросил Аристипп.
Да, клянусь Зевсом, отвечал Сократ, ровно как и хороши и дурны:
часто то, что хорошо от голода, бывает дурно от лихорадки и,
что хорошо от лихорадки, дурно от голода;
часто то, что прекрасно для бега, безобразно для борьбы, а то, что прекрасно для борьбы, безобразно для бега: потому что все хорошо и прекрасно по отношению к тому,
для чего оно хорошо приспособлено, и, наоборот, дурно и безобразно по отношению к тому,
для чего оно дурно приспособлено».

Ксенофонт (IV. 6) пересказывает утилитаристскую точку зрения Сократа:
«Стало быть, полезное есть благо для того, кому оно полезно?
Мне кажется, да, отвечал Евфидем…
…Не прекрасно ли употреблять каждый предмет для того, для чего он полезен?
Конечно, отвечал Евфидем.
А бывает ли прекрасен каждый предмет для чего-нибудь другого, как не для того, для чего его прекрасно употреблять?
Ни для чего другого, отвечал Евфидем.
Стало быть, полезное прекрасно для того, для чего оно полезно?
Мне кажется, да, — отвечал Евфидем».

В диалоге Платона «Гиппий Больший» (Платон. 1968. С. 158-186) спор Гиппия и Сократа полон философского смысла (при этом изложение сократовской точки зрения порою перетекает в собственно платоновские рассуждения).
Сама форма диалога способствует диалектическому рассмотрению предмета.
Сократ действует методом наведения и старается подвести своего собеседника к правильному пониманию проблемы.
На вопрос Сократа «Что есть прекрасное?»
Гиппий отвечает: «Прекрасная девушка». Это исходный момент исследования — утверждение: прекрасное единично и конкретно.
Но прекрасное еще и всеобще, и Сократ подчеркивает это в своем возражении Гиппию: «…а прекрасная кобыла, которую даже бог прославил в известном изречении, разве не есть что-то прекрасное?»
Это указывает на поговорку: «Из городов — самый красивый Аргос, из лошадей — фракийские, из женщин — спартанские».
Тем самым прекрасное характеризуется еще и как наилучшее, наисовершеннейшее в своем роде.

Для Сократа прекрасное многообразно: «…а прекрасная лира.., а прекрасный горшок разве не есть что-то прекрасное?»
Он подводит собеседника к выводу: прекрасное — общее, проявляющееся через единичное; конкретность, обладающая всеобщностью.
Гиппию кажется неудобным ставить в один ценностный ряд женщину и горшок. Тогда Сократ вводит идею степени красоты и для определения степени красоты предмета сопоставляет его с другими предметами.
Сократ вспоминает изречение Гераклита:
«Из обезьян прекраснейшая безобразна, если сравнить ее с человеческим родом…
Из людей мудрейший по сравнению с богом покажется обезьяной — и по мудрости, и по красоте, и по всему остальному» и иронически обращает это изречение против оппонента:
«Прекраснейший из горшков безобразен в сравнении с породой девичьей, как утверждает мудрец Гиппий».  Гиппий ищет эталон прекрасного и предполагает, что это золото, на которое обменивается все.
Однако Сократ выражает сомнение: ведь Фидий сделал прекрасную скульптуру Афины не из золота, а из слоновой кости. Более того, в сочетании с глиняным горшком прекрасна фиговая ложка, а золотая безобразна.
Тогда, может быть, прекрасное — это обыденное, нормальное, общепринятое, веками сложившееся и освященное традициями течение жизни?
«…Я утверждаю, — говорит Гиппий, — что всегда и везде прекраснее всего для каждого мужа быть богатым, здоровым, пользоваться почетом у эллинов и, достигнув старости и устроив своим родителям, когда они умрут, прекрасные похороны, быть прекрасно и пышно погребенным своими детьми».
Сократ замечает, что здесь не учитывается, что прекрасным может быть исключительное: ведь на героев, рожденных бессмертными богами, и на самих богов определение, предложенное Гиппием, нераспространимо, а им нельзя отказать в красоте.
Тогда возникает суждение: прекрасное — уместное, подходящее, пригодное.
Но Сократ напоминает, что существует пригодное для совершения зла. Тогда не есть ли прекрасное то, что пригодно к совершению добра, то есть полезное?
Это определение также отвергается: «Определение прекрасного, будто оно есть полезное… вовсе не есть самое прекрасное определение» (различение полезного и прекрасного принадлежит персонажу платоновского диалога.
Реальный же Сократ считал, что полезное прекрасно для того, для чего оно полезно.
В передаче Ксенофонта, более объективно излагающего точку зрения Сократа, последний считает, что прекрасное — полезность предмета).
Далее в диалоге Платона возникает сенсуалистическо-гедонистический подход, утверждающий, что прекрасное — источник особого удовольствия: «…прекрасное — это приятное благодаря слуху и зрению», а «приятное, связанное с всеми остальными ощущениями, получаемыми от пищи, питья, любовных утех» выносится за пределы прекрасного.
Платон различает физически и духовно прекрасное и в уста Сократа вкладывается вопрос: разве прекрасные действия и законы бывают нам приятны через слух и зрение?
Здесь идет уже собственно платоновское изложение проблемы и предпринимается попытка сочетать утилитарное, сенсуалистически-гедонистическое и этическое определения: прекрасное — «удовольствие, которое полезно», а полезно «то, чем производится добро».
Но Платон различает добро и красоту.
Его Сократ говорит: «…ни благо не может быть прекрасным, ни прекрасное — благом, если только каждое из них не есть нечто иное».
Спор Гиппия и Сократа не приводит к окончательному определению прекрасного.
Но в ходе дискуссии прекрасное всесторонне анализируется, а ее вывод — заключительная фраза диалога: «Прекрасное — трудно».