Противоположность между природой и духом сама по себе необходима. Ибо понятие духа как истинной целостности состоит, как мы уже видели, в себе лишь в том, что он раздваивается, становится внутри себя объективностью и внутри себя субъектом, чтобы посредством этой противоположности выбраться из области природы и стать ее свободным и торжествующим победителем и властью над нею. Этот основной момент сущности духа является поэтому и одним из основных моментов в представлении, которое он дает о самом себе. В истории, в действительности — этот переход оказывается прогрессивным преобразованием естественного человека, его возвышением на ступень правового состояния, собственности, законов, государственного устройства, политической жизни; в истории богов, в вечных образах — это представление о победе духовно индивидуальных богов над силами природы.

α. Эта борьба изображает абсолютную катастрофу и представляет собой существенное деяние богов, благодаря которому впервые обнаруживается главное различие между старыми и новыми богами. На эту войну, которая выявляет данное различие, мы должны указать не как на один из многих мифов, а должны рассматривать ее как миф, образующий поворотный пункт и выражающий создание новых богов.

β. Результатом этого насильственного спора между богами является свержение титанов, полная победа новых богов. Фантазия наделяет их всевозможными преимуществами в их упроченном господстве. Напротив, титанов отправляют в изгнание, и они вынуждены или обитать в недрах земли, или, подобно Океану, находиться у темной окраины светлого радостного мира, или подвергаться разнообразным наказаниям. Прометея, например, приковывают к скифским горам, где ненасытный орел терзает его печень, которая вновь отрастает. Тантала в подземном мире мучает безумная, никогда гае утоляемая жажда, а Сизиф тщетно должен втаскивать на гору камень, постоянно скатывающийся вниз. Эти кары, как и сами титанические силы природы, суть безмерная, дурная бесконечность, страстное стремление долженствования или ненасытность субъективного природного вожделения, которое в своем длящемся повторении не достигает окончательного покоя и удовлетворения. Подлинно религиозному чувству греков влечение к необъятной дали и неопределенности не кажется чем-то высоким для человека, в противовес тому, как оценивается это страстное устремление в новейшее время, но рассматривается как проклятие, и ему отводится место в Тартаре.

γ. Стихии природы — вот что должно отступить теперь в классическом искусстве на задний план и уже не считаться более окончательной формой и соразмерным содержанием. Тем самым для мира новых богов отпадает все смутное, фантастическое, неясное, дикая смесь природного и духовного, всякое смешение внутри себя субстанциального смысла и случайных внешних черт. В этом мире более неуместны порождения необузданной фантазий, еще не осознавшей меры духовного; они справедливо должны избегать яркого света дня. Можно сколько угодно приукрашивать великих кабиров, корибантов, образы порождающей силы и т. д., все же подобные воззрения (я уже не говорю о старой Баубо, которую Гёте заставляет скакать по Блоксбергу на свинье) по своему характеру принадлежат еще сумеркам сознания. Лишь духовное развивается при свете ясного дня; все то, что не проявляет себя и не обнаруживается в себе в своем ясном значении, носит недуховный характер и снова погружается в ночь и тьму. Духовное же проявляет себя тем, что оно само определяет свою внешнюю форму, очищает себя от произвола фантазии, расплывчатости обликов и других смутных символических придатков.

Аналогично этому человеческая деятельность, поскольку она ограничивается лишь естественными потребностями и их удовлетворением, отодвигается теперь на задний план. Древнее право — Фемида, Дике и т. д., — не будучи определено законами, происходящими из самосознательного духа, теряет свою неограниченную силу, и, наоборот, чисто локальные черты, поскольку они еще не играют роль, превращаются в общие фигуры богов, оставаясь в них еще не успевшим исчезнуть следом прошлого. Ибо подобно тому как в Троянской войне греки боролись и победили как единый народ, так и гомеровские боги, которые в прошлом боролись с титанами, являются устойчивым и определенным миром богов, который становился все более прочным и определенным в позднейшей поэзии и пластике. Несокрушимо прочным в содержании греческих богов является только дух, но не дух, взятый в его абстрактно-внутреннем характере, а дух, тождественный со своим внешним, соразмерным ему существованием, подобно душе и телу у Платона, — дух, сплавленный со своим внешним воедино и в этом слиянии как бы вылитый из одного куска, — представляющий божественное и вечное начало.