Если мы указанным образом отделили ритмическое стихосложение от рифмы и противопоставили их друг Другу, то, в-третьих, встает все же вопрос, мыслимо ли объединение того и другого и не имело ли оно места в действительности. В этой связи важны в первую очередь некоторые из новых языков. Дело в том, что в них нельзя отрицать известного возобновления ритмической системы, а в определенном отношении и соединения ее с рифмой. Если мы останемся в пределах нашего родного языка, то здесь в первом плане достаточно напомнить о Клопштоке, который не хотел знать рифмы и в своей эпической, как и в лирической поэзии чрезвычайно серьезно, неутомимо и усердно подражал древним. За ним последовали Фосс и другие, искавшие для ритмической разработки нашего языка более твердых законов. Напротив, Гёте было не по себе, когда он обращался к античным метрам, и он не без основания спрашивал:

Нам к лицу ль торжественный порядок
Сих, приличных древним, длинных складок?

(Перевод А. Голембы)

α. В этой связи я хочу просто продолжить то, что сказал выше, о различии древних и новых языков. Ритмическое стихосложение основано на долготе и краткости слогов по природе, у него с самого начала есть твердая мера, которую не может ни определить, ни изменить, ни поколебать никакой смысловой акцент. Но новые языки обходятся как раз без такой естественной меры, поскольку в них только словесное ударение, связанное со значением, может удлинить один слог по сравнению с другими. Такой принцип акцентуации не представляет собой надлежащей замены естественной долготы и краткости, поскольку он приводит к неустойчивости долготы и краткости самих по себе. Ибо если особенно подчеркнуть значительность одного слова, то значение другого, у которого как такового тоже есть свое ударение, будет снижено, так что указанная мера становится вообще относительной. «Du liebst» (нем. – «Ты любишь») в зависимости от акцента, который в соответствии со смыслом падает на оба слова или только на одно из них, может быть спондеем, ямбом и хореем.

Правда, и в нашем языке пытались вернуться к количеству слога по природе, устанавливая для него правила, по подобные определения нельзя провести при том перевесе, который обрели уже для себя духовный смысл и связанный с ним акцент. И действительно, это заложено в самой природе вещей. Ибо, чтобы естественная мера осталась основой, язык не должен еще одухотвориться до такой степени, как это с необходимостью имеет место в наши дни. Но если в своем развитии он дошел уже до такого господства духовного смысла над всяким чувственным материалом, то и определяющее основание для значимости слогов следует брать не в самом чувственном количестве, а в том, чему слова служат средством обозначения. Чувству свободы духа претит, чтобы временной момент языка самостоятельно утверждался и формировался сам по себе в своей объективной реальности.

β. Но это не значит, что мы изгоняем из нашего языка ритмическое пользование метрами, обходящееся без помощи рифмы; важно, однако, указать на то, что нынешнему развитию языка по его природе невозможно достигнуть пластичности метра в той закопченной форме, как она была присуща древним. Поэтому в качестве замены должен появиться и развиваться другой элемент, сам по себе уже более духовный, чем устойчивое естественное количество слога. Такой элемент — это стиховое ударение и цезура, которые развиваются теперь уже независимо от словесного ударения, а совпадают с последним и в результате обретают более значительную, хотя и более абстрактную акцентированность, поскольку благодаря такому согласованию с необходимостью исчезает многообразие тройной системы ударений, какую мы находили в древней ритмике. По той же самой причине могут удачно воспроизводиться только те ритмы древних, которые скорее западают в слух, ибо для более тонких различий и многообразных сочетаний отсутствует прочная количественная основа, а в рамках как бы более топорной системы ударений, которая становится теперь определяющим моментом, нет никаких возмещающих ее средств.

γ. Что касается, наконец, действительного соединения ритмической стороны и рифмы, то и это следует допустить хотя и в еще более ограниченных пределах, чем включение древних стихотворных размеров в новое стихосложение.

αα. Ибо преобладающее различение долгих и кратких слогов с помощью словесного ударения далеко не всегда оказывается достаточным материальным принципом и с чувственной стороны не всегда занимает наш слух в той мере, чтобы не приходилось — учитывая перевес духовной стороны поэзии — прибегать в качестве дополнения к повторяющемуся звучанию слов и слогов.

ββ. Вместе с тем с метрической точки зрения звучанию рифмы и силе ее звучания следует противопоставить равный по силе противовес. Но поскольку здесь должно развертываться и преобладать уже не количественное различие слогов по природе и не их многообразие, то в плане этого временного отношения дело может доходить только до простого повторения той же временной меры, метра, так что такт начинает заявлять здесь о себе в гораздо большей степени, чем это допустимо для ритмической системы. Таковы, например, наши немецкие рифмованные ямбы и хореи, которые мы привыкли, декламируя, скандировать с большим соблюдением такта, чем ямбы древних, обходившихся без рифм, тогда как выдерживание цезур, выделение отдельных слов, подчеркиваемых главным образом из-за их значения, и остановка на них вновь противодействуют абстрактной одинаковости и потому могут создавать живое многообразие. И вообще в поэзии практически никогда нельзя столь же строго придерживаться такта, как это в большинстве случаев неизбежно для музыки.

γγ. Если же рифма вообще должна соединяться только с такими размерами, которые, будучи взяты сами по себе, из-за простого чередования в них долгих и кратких слогов и беспрестанного повторения однородных стоп недостаточно формируют чувственный элемент в новейших языках, когда те получают ритмическую обработку, то применение рифмы в более многообразных метрах, образованных в подражание древним, как, например, — чтобы упомянуть лишь некоторые, — в алкеевой и сапфической строфе, было бы не только излишеством, но и неразрешенным противоречием. Ибо та и другая системы основаны на противоположных принципах, и попытка объединить их указанным способом привела бы только к сочетанию их в самой этой противоположности, что породило бы неснятое, а потому неуместное противоречие. В этом отношении применение рифмы следует допустить только там, где принцип древнего стихосложения проявляется в более отдаленных отголосках и с существенными видоизменениями, проистекающими из системы рифмы.

Таковы те существенные моменты, которые можно в целом установить относительно отличия поэтического выражения от прозы.